Пустыня, начало всех начал, наверное, должна быть нашим отправным пунктом. Если искать тайны тех, кто строил для вечности, то, наверное, надо снова открыть для себя пустыню такой, какой она была до появления пирамид. Я не историк и говорю «вероятно», чтобы позволить себе пофантазировать об этой легендарной «стартовой площадке», представить рождения древнеегипетского искусства.

Есть страны, где такой разбор эстетической деятельности, кажется, вполне соответствует их ландшафту. Египет — одна из них. Земля Египетская в своей основе — это tabula rasa, на которой течение Нила с юга на север, ход солнца с востока на запад составляют координаты той идеальной карты, существовавшей еще до появления географических карт. Геометрия — плод не только рассуждений. На фоне ровной плоскости пустыни в чистом прозрачном свете предстают в красоте четкой очерченности различные формы. Безграничный во времени и пространстве вид пересекается циклическим движением солнца и течением реки, этими живыми константами между двух берегов вечности. В этой стране констант геометрия рождается с ритуальной встречи света и пространства. Символ символов, эта благословенная встреча порождает и раскрывает самую суть эстетики. «В Ра, чьи лучи создали глаза всех живых существ…»

ДАЙРИ АЛЬ-БАХРИ — БЛАГОСЛОВЕННО ВИДЕНИЕ

Высокий утес западной горы поднимается на левом берегу Нила. Гора — это утверждение всего того, чем не является пустыня. Пустыня существует вне времени, это зияющая, неподвижная бесконечность, открытая всем ветрам. Слабый ветерок, формирующий ландшафт и прокладывающий тропы, вдруг исчезает. Изменчивое беспорядочное передвижение песка действует как форма ограничения, являющаяся самым временем (или его отсутствием, что то же самое). В то же время, занимая прошлое, настоящее и будущее, пустыня вполне сознательна абсолютной реальности абстракций. Пустыня не имеет памяти, не имеет истории и открытая всем случайностям. Это нулевая точка истории, даже истории самой Земли.

Гора — наоборот. Это — самая основательность. Гора имеет память: сохраняет старые, запечатленные ветром черты и позволяет появиться новым. Это — памятник, свидетель истории, криптограмма времени. Гору можно разглядеть, тогда как пустыня всегда избегает нашего понимания. Как и любой неподвижный предмет, гору можно представить. В отличие от пустыни, она — сырой материал, ждущий обработки. Кто или что придает ей форму? Нет, не ветер, который чеканит вскользь, оставляя в темноте смутные очертания. Обработать — значит сделать видимым. Главным в предоставлении формы выступает солнце.

Солнечный глаз первым видит темную гору. Когда солнечный свет определяет очертания, он освещает ее из множества точек, дает множество постоянных образов. Когда солнце освещает гору, оно придает форму темной смутной массе, и эта первая «обработка» и действительно является «рождением», «выходом в свет», похожим на процесс, благодаря которому понятие формируется в задумчивости художника.

Как и солнце, глаз создает мир во всей его красе. Солнечный глаз рисует очертания темной горы своими лучами и чеканит свой собственный храм. Дайр аль-Бахри, усыпальница царицы, Хатшепсут в Фивах, высеченная в западной горе так же, как сама гора была отчеканена из темноты. Такая стилизация природного искусства солнца раскрывает законы, управляющие человеческим творчеством, и процесс, благодаря которому глаз освещает весь мир. Храм освящает метафору солнечного глаза как создателя мира. Мы находимся в самом начале, в момент, когда время становится временем; творческий акт — не часть исторического процесса: он знаменует новое начало. Храм Дайр аль-Бахри — это храм, созданный глазом создателя.

Его красота, порывая с вечностью пустыни, делает возможной историю. То, что мы называем «темным дымкой времени», предшествует просветлению, творческому вторжению человеческого глаза. Именно это воплощено в камне в храме Дайр аль-Бахри — красота мира в момент его рождения.

БАРЕЛЬЕФЫ ПАМЯТИ

Хотя творческий акт начинает время, он также запечатлевает человеческую историю. Стены, потолок и колонны египетских храмов покрыты резьбой, где изображены ритуалы, обряды и военные эпизоды. На портиках храма-усыпальницы Хатшепсут резьбы на барельефах воспроизводят божественное рождение королевы, морские походы к земле Пунт (сомалийское побережье) и оставляют для вечности славу о самодержице. Линии на барельефах такие изящные, что они кажутся больше похожими на рисунок, чем на скульптуру.

Скульпторы наследовали эскизы, сделанные ветром, внешние стены монументов вогнутые, тогда как внутренние — выпуклые. Скульпторы вырезали фон эпизодов так, что фигуры рельефно выступают, причем детали каждой проясняются наименьшими изменениями поверхности. Рука скульптора вкладывает в камень информацию, запечатлевает на нем память, которой суждено длиться вечно.

Вот почему каждый художник уважал знаменитые «условности», или ритуалы своего ремесла, первым из которых был закон идеальных пропорций. Любая личная новация разрушила бы вожделенную устойчивость. Следы, оставленные ветром на склонах горы, могут изменяться под влиянием других ветров, а художник укрощает эрозию, овладевает ветром и набрасывает ему свою волю и основы. Увековечивая творческий акт скульптора, мастерство помогает ему достичь устойчивости.

Так деяния какого-то монарха, переведенные по законам, определенным небом, вырываются из области истории и запечатлеваются в вечность. Все изображается в согласии с условностями, когда игнорируется перспектива — свидетельство того, что красота — не личное прозрение. Все изображено с точки зрения солнца, так, как его видит вечный глаз, рядом с которым любой субъективный взгляд — всего-навсего иллюзия, даже ошибочное представление. Благодаря неизменности материи в единстве формы «человек становится Человеком» и приобщается к бессмертным богам.

ИСКУССТВО ФРЕСКИ — ВЕЧНОСТЬ В РИТМАХ

«Ничего в искусстве, даже движение не должно казаться случайным». Эти слова Дега, которыми он характеризует свою личную технику передачи легкой грациозности танцовщицы на неподвижном рисунке, удивительно точные и на фресках Древнего Египта. Дега также рисовал фигуры в профиль, но так, что те смотрят на зрителя, иногда в сценах за кулисами, а иногда в замечательных композициях с подвижными и неподвижными фигурами. Искусствоведы уже давно отмечают статический характер египетского искусства и ругают его за «странную слепоту». Но именно благодаря неутомимому повторению одного и того же очертания можно достичь чистоты линии.

Символический рисунок схватывает суть движения танцовщицы как воплощение всякого движения. Вспомним об изнурительных репетициях танцовщиц, неутомимое повторение каждого движения, пока оно станет графически четким. Выполняя свой танец, танцовщица должна освободить свое тело и достичь обобщения, самой глубины танца, его души, его истины. В танцовщице можно видеть воплощение рисунка. Египетское искусство заполняют танцы и танцовщики — от священных ритуальных танцев в честь богини Хатор и до светских танцев, изображенных в сценах пиров. Мы видим, как танцовщики, эти чародея, движутся в вечности.

На фреске изображены три причудливо переплетенные танцовщицы так, будто их зафиксировано на различных стадиях выполнения одного и того же па. Они выполняют пируэты, нога поднимается, и акробатическое «колесо» — легкое, как пух, очертание — указывает на то, что движение не закончено. Тот же метод используется для изображения процессий, когда отдельные фигуры представлены в позах, которые отражают поступательное движение. Мы слышим ритм их шагов, так же, как слышим непрерывное причитание участников процессии, чьи медленные движения отдают скорбь, которая охватила.

Так красота предстает в живой вечности. Всегда подвижная во времени, она колеблется между тем, что было и есть, и тем, что наступит. Это размеренный ритм шедевра, который стремится к своему будущему толкованию, ибо красота ведет свой «вечный диалог» со временем.

КРАСОТА И ВРЕМЯ – НЕОКОНЧЕННЫЕ ДИАЛОГ

Порывая с первоначальной пустыней, храм Хатшепсут дал толчок истории и оставил свои памятные знаки, но и он тоже стал подвластным прихотям времени — ветрам истории, потому что вражда царских династий сказалась на храме новым разрушением.

После смерти Хатшепсут Тутмос III осквернил ее память, разрушив статуи и стерев ее имя. И все же для нас эти искаженные лица остаются произведениями искусства. Повреждения, нанесенные некоторым из них, к счастью, не помешали следующим поколениям любоваться. Время возрождает красоту, а красота это чувствует и начинает сиять во время новой желанной встречи. Произведение искусства рождает мечту, а наше дело — увековечить ее. Его бесконечным странствиям во времени помогает цепь зрителей, постоянно сменяющих друг друга.

Счастливая судьба незавершенной головы Нефертити в Каирском музее — не иллюстрация этого вечного диалога. Своими едва очерченными чертами и подрисованными губами она вызывает бесконечные толкования. Красота в ней уже есть и так, но ее незавершенность намекает, что надеяться можно было еще больше.

Однако очарование, которое этот замечательный этюд — возможно, лишь проба скульптора — вызывает у нас сегодня, связано, пожалуй, даже больше с его незавершенностью, чем со славой самой царицы Нефертити. Она замечательная тем, что мы видим в ней нашу современность. Соблазнительно было бы возразить, перефразируя Шонберга, что она не современная, а просто не законченная. Но что делать, когда незавершенность, недосказанность — это сейчас современно. Доказательством является то, что заготовка головы, в конце концов, затмила законченный портрет Нефертити в Берлинском музее.

Или он не достаточно завершен? В этой полностью совершенной голове неожиданный угол, образованный пышной прической и грациозной шеей царицы, свидетельствует о художественном мастерстве, что само по себе — божественно. Но пусть божественное и остается с Богом; молчанием можно сказать больше, чем словами. Есть негативные формы эстетики, в которых красоту свидетельствует ее брак. Неудивительно, что заготовка головы Нефертити стала объектом преклонения наших современников, которые предпочитают писание над написанным и отрывкам над всем стихотворением.

Когда тайна начала, первоначального рождения раскрылась, должно казаться, что жить снова в новую эпоху — это просто повторять в новых пустынях ритуал подлинника. Лица египетских статуй улыбаются, глядя на детскую игру в создание, преобразование и воспроизведение времени, что, в конце концов, просто означает найти согласие с самим временем.

Нет ничего особенно египетского в попытке преодолеть суровую временность существования и, благодаря постоянству создания, отправиться на поиски недостижимой мечты — бессмертия. Возможно, это и героическая борьба, но от этого она не перестает быть банальной. А вот менее банальным является прозрение относительно сущности вещей, в отчаянных поисках наиболее подходящих средств приветствия вечности. В поисках путей, уводящих нас от смерти, самое большое достижение — постижение тайны вечной жизни, познания того, как создать формы, которые смогут и через тысячи лет породить новый смысл.

Автор: Айям Вассеф.