В основе праздника Рождества, величия которого теперь уже не оспаривает никто, лежит донесенная до нас евангелистом Матфеем история одного… недоразумения. Именно оно-то, будучи вознесенным в ранг вселенского парадокса, и перевернуло, в сущности, весь порядок вещей, тем самым поставив вопрос о границах благочестия, о границах знания, о границах отцовства. Начать хотя бы с того, что помещенная в том же Матфеевом Евангелии родословная Иисуса является его вымышленной родословной, то есть родословной его мнимого отца, плотника Иосифа, хотя в данной ситуации, если исходить из постулата разумности, было бы естественнее привести родословие Девы Марии — непорочной жены, родившей сына без мужа. Впрочем, с другой стороны, в Евангелии не может быть ничего случайного, и потому, стало быть, та апология мнимого, которую апостол Матфей проводит здесь с такой тщательностью, является, если так, ключом, открывающим некую дверь. Но какую?

Странно, но эта, столь старательно выписанная евангелистом предыстория Рождества каким-то неуловимым образом сопрягается с другим часто поминаемым в наши дни эпизодом Вечной Книги — тем самым эпизодом, где рассказывается, как уже возмужавший сын Марии и Иосифа, отца-отчима, становится свидетелем расправы над женщиной, которую «застали в прелюбодеянии». С одной стороны, как мы знаем, Новый Завет не упразднил Ветхого, а его восполнил, то есть наполнил новым, уже благодатным, смыслом. А если так, то, выходит, никто не смеет отменять наказания блудницам, установленного в конечном счете Самим же Богом. Следовательно, Христос, увидев, как вершится справедливое наказание, не имел права отменить закон — собственный Свой закон.

Однако, отказавшись бросить по примеру прочих в ту несчастную преступницу камень, Господь тем самым не только призвал окружающих посмотреть на самих себя, но и, сложив с Себя обязанность судии и исполнителя, словно бы воспроизвел — но уже в «правильной» интерпретации — тот эпизод, с которого, собственно, и начинается рассказ о Его собственном рождестве: ведь и тогда плотник Иосиф тоже имел все основания осудить свою жену, явившую видимые признаки непримерного поведения.

Сближая оба эти эпизода, тем самым мы как бы выводим один из основных постулатов христианства, утверждающего неочевидность явного. Или, проще говоря, даже до Своего рождения Господь, вразумивший мнимого Своего отца, засвидетельствовал: «Не верь глазам своим — не верь, если видишь очами». (Именно поэтому Он же, но уже во времена Своей земной жизни, будет неоднократно доказывать, что для познания истины свидетельства органов чувств мало что значат: «Имеющие очи не видят, имеющие уши не слышат…» Апогей этого утверждения — знаменитое апостольское определение веры как способа познания «вещей невидимых».)

Стало быть, Рождеством Христовым мы празднуем и рождение нового мировоззрения, новой гносеологии, заключающейся в умении видеть невидимое, слышать неслышимое и познавать непознаваемое. Эпизод о вразумлении ангелом Иосифа (который таким вот образом убедился, что младенец во чреве его жены, неизвестно от кого зачавшей,— это плод Святого Духа) является как бы ключом к новозаветному пониманию жизни, согласно которому достаточно — вопреки очевидности — познать истину, чтобы истина сделала нас свободными.

Автор: О. Газизова.