Что было в начале времен? До того, как возлюбили друг друга Адам и Ева земной любовью, страстной и скорбной, до того, как изгнаны были из Рая? Вы скажете, что и не было тогда никакой любви, еще не создал ее Всевышний. Может быть. Но вот только не дает мне покоя Платон со своим пленительным учением о пресловутых «половинках», разлученных и ищущих друг друга, учением о таинственном андрогине. И не говорите мне, что такие мои помыслы — это греховный соблазн. Платона ведь и христианское богословие не отвергает…

Конечно, мы привыкли рассуждать о себе в целом и о любви в частности, не выходя, так сказать, за рамки сугубо человеческой формы. Только в этих рамках ищем мы путь к гармонии в отношениях любящих. Но не потому ли никак и не обретем эту гармонию, что сами ограничили собственный горизонт мышления?

В философии любви, по-моему, иногда просвечивает этакое чуть леденящее кровь подсознательное устремление к неким небывалым формам бытия, которые существовали до людей, но исчезли и забылись впоследствии. Есть в этих формах что-то от таинственных великанов, упоминаемых библейской традицией, что-то от коварной, «ночной» соблазнительницы Лилит. И потому так таинственны эти образы, что трезвым рассудком мы понимаем: они — из иного, отжившего мира, который стал уже не нужен для неумолимо ушедшей вперед эволюции. И небывалые (для нас, нынешних) формы бытия вроде бы давно истребились; но потому и хочется лучше понять их — понять, что было до нас. Ведь тогда мы, может быть, узнаем и то, что будет после.

Проще всего предположить, по Дарвину, что эти «до человеческие» роды — всего-навсего животные; предположить, что и пресловутый андрогин платоновский тоже принадлежал животному царству. Жили, мол, себе эти андрогины без наших забот и метаний, как и положено от Бога животному, послушному Его воле, и были счастливы, ибо неведомы были им законы и истоки собственного бытия. Чем не «золотой век»?

Золотой-то он золотой. Но вот только почему же тогда, разделившись, столь мучительно и вожделенно ищут друг друга эти половинки? Чтобы вернуться в животное состояние? Ничего себе цель для святого чувства, каковым мы привыкли считать любовь!..

Нет, явно тут что-то не так. И, пытаясь решить для себя эту проблему, я обратил внимание вот на какое любопытное обстоятельство. Платоновский андрогин, сколь бы ни был он счастлив в своем непостижимом бытии, все же не являл собою идеальное, совершенное единство, пребывающее в непрестанном экстазе любви. Ведь признаки пола (точнее, двух полов), согласно Платону, были обозначены у андрогина весьма четко — настолько четко, что потребовалось элементарное механическое (пусть и божественное) воздействие для его раздвоения. И я во всем этом усматриваю вполне определенное указание на то, что андрогин (платоновский, во всяком случае) достиг такого исторического (или генетического) этапа, когда у него произошло «набухание» этих самых различий. И тут уж никакая андрогинность не смогла бы предотвратить «разбегание» полов.

Впрочем, определенные условия для этого все-таки требовались. И такие условия сложились тогда, когда обрел андрогин земное существование. Метеорит, попав в земную атмосферу, неизбежно дробится на части; так и андрогин, ниспадая в плоть из сферы райского, безгрешного блаженства, не смог, удержать в себе свою святую андрогинность. И пошли по земле мужчины и женщины, одолеваемые грешными чувствами, без которых и жизни-то нет никакой…

Ну хорошо, скажет читатель, это небезынтересно и, пожалуй, даже красиво; но мне-то что в этом проку? Мне-то, мол, все равно нужно (иначе просто не могу) искать свою «половину» и в тенетах будничных проблем пытаться создать из нее и себя единую непостижимую личность. Хотя еще Достоевский верно подметил, что из ста маленьких собак нельзя сложить одну большую лошадь…

Впрочем, эзотерики любви и не предлагали решать этот деликатный вопрос столь механистично и натуралистично. Владимир Соловьев, например, вообще склонялся к тому, что в слиянии двух любящих должен твориться третий — «истинный», чисто духовный человек; двое же, давшие ему начало, по сути, превратились бы при этом в пустые оболочки. Но против такого «единства» — все законы эволюции земного бытия. Все? А принцип магнита? Противоположности, как известно, притягиваются — а значит, нашу «половину» должно влечь к нам даже независимо от наших субъективных желаний и поступков. Закон магнита в таком случае можно назвать объективной причиной чаемого эзотериками любви возвращения людей к блаженной андрогинности, к утраченному Раю.

Наверное, в этом что-то есть. Вот только как быть с неповторимостью каждой личности и тем более каждого любовного союза? Ведь в нем многократно усиливается все наше своеобразие, все достоинства и недостатки — и, конечно, это бесконечно затрудняет путь к райским вратам «андрогинного экстаза». Получается, что и не достигнем мы никогда этого неизреченного блаженства, если не сумеем трезво осмыслить наше индивидуальное (конечно, несовершенное) бытие, не сумеем — в самих себе — довести до совершенства все достоинства своего пола.

Может быть, именно способность к трезвому осмыслению всех «безумств» любви земной и отличает нас от тех, платоновских, дочеловеческих андрогинов. Причем крайне важно, чтобы осмысление таинств Эроса было именно трезвым: иначе не любовь получится у нас, а самое тривиальное расширение поля деятельности собственного эгоизма с неизбежной жаждой подчинения «пространства души» любимого человека, с яростными вспышками слепой ревности.

И не нужно винить в людских безумствах человеческое тело с его, по сути, животными инстинктами. Против этого еще Е. П. Блаватская предостерегала, хотя ее больше интересовали не тайны любви, а тайны происхождения мира. Впрочем, так ли уж отличается одно от другого? «Любовь, что движет Солнце и светила» (это, как вы помните, из Данте), не может не быть единым законом и для мира, и для крохотной его частички — для пары любящих сердец.

Но ведь тогда… тогда по завершении всех путей земной любви нас ожидает то же, что и весь мир. А что ждет мир (если, конечно, не считать, что он — всего лишь плод игры богов, как думают индуисты)? Боюсь, довольно рискованно называть это пугающее своей неизвестностью грядущее — «послечеловеческое» — состояние Вселенной блаженным единоплотием, возвращением к платоновской андрогинности (пусть теперь уже осмысленной). Скорее уж хочется поверить Бердяеву, который утверждал: Христос пришел, чтобы соединить людей в Боге «личной и соборной» любовью. Однако и сегодня, спустя целых два тысячелетия, Христос «не завоевал еще мира»…

Автор: А. Ширялин.