Человеческий эгоизм — понятие сложное: он может быть и началом благим, охранительным для нас, а может и погубить. Человек чувствует всем своим сверхсознанием, и подсознанием, что его «Я» в принципе беспредельно. Но где пути восхождения к этому «Высшему Я»? Через мудрость страдания? А может быть, через любовь?

Но ведь в союзе двух любящих эгоизм самолюбви встречается с таким же эгоизмом — и человек открывает свою двойственность. Преодолевается ли здесь эгоизм любящих? Ведь по большому счету он все тот же эгоизм, только расширенный вовне, потому как любовь к другому — это все же моя любовь.

Однако разве истинная любовь не жертвенна? Разве человек при своем беспредельном эгоизме не осуществляет порой высшую справедливость, не поднимается до высшей любви? Даже в путаном обывательском житии такое случается, хотя человек часто сам не подозревает об этом… И, наверное, если бы человеку удалось «втянуть» в свой эгоизм, в свою беспредельную любовь к самому себе весь окружающий мир, то осуществилась бы на земле абсолютная истина. А пока почти каждый из нас несправедливым самолюбием множит свои страдания. А потому неправедная любовь к себе есть изуверская нелюбовь…

Недаром великие философы считали, что все внешнее можно изжить только любовью. Владимир Соловьев говорил о любви, которая может преодолеть замкнутость неправедного «Я». Ведь любовь — единственная путеводная звездочка, которая подсказывает нам, как тьму, окружающую земной быт, сделать светом души. А это происходит тогда, когда двое становятся одним.

Конечно, тут есть опасность осознать и признать все это в принципе, в теории — рассудочным умом. Тогда человек вроде бы и допускает равноправие других людей и себя, но в жизни он все равно будет для себя всем, а остальные — ничем. Причем в число этих «остальных» неминуемо попадет и предмет любви такого рассудочного эгоиста.

В том-то все и дело, что в данной нам Богом плоскости бытия человек не может перешагнуть грань между собой и предметом любви. Для этого он должен ни много ни мало «умереть» и «воскреснуть».— обрести некий мистический опыт. Потому-то и существовали у древних посвящения в мистерии — чтобы хоть обозначить восхождение к Высшему «Я». Но — увы! — как часто все эти величайшие посвящения, уход в святость, в аскетизм оказывались иллюзорными состояниями, преждевременной попыткой выхода за ту грань! В основе всего живого прослеживается один великий закон: ходить неторными путями ради обретения самого себя. Как раз этот закон и спасает от абсолютного «всеединства» на нашей плоскости бытия, на которой каждое существо (даже животное) должно сверкать своей неповторимой гранью. По мудрому замечанию Платона, становиться человеком гораздо легче, чем быть им. От себя добавим: быть им почти невозможно в мире, где любое достоинство тут же превращается в недостаток, а иногда и в порок…

Конечно, я не собираюсь возражать Владимиру Соловьеву в том, что, «утверждая себя вне всего другого, человек тем самым лишает смысла свое собственное существование» и несет себе «саморазрушение и гибель». «Подправить» классика можно только в одном: все это верно, но только в своей крайности (даже патологической крайности). Нет, никакой инстинкт эгоизма не позволяет «уединяться» столь глубоко, и даже отчаянный анархист, играя всеми гранями свободы, попадает в сети какой-либо системы (порою жесточайшей). И потом, эгоист ловко включает в сферу своего влияния и «все другое», пытаясь сделать это своей собственностью…

Но все это, пожалуй, некоторое отступление от главной нашей темы — от таинств любви. Может ли половая любовь преодолеть эгоизм? Напрашивается мысль, что половая любовь не отрицает других (по крайней мере, одного из этих «других» людей); напротив, она самым непосредственным и жизненным образом заставляет признать (хотя бы на время) безусловную значимость другого человека.

Мысль эта, конечно, отрадная, но несколько опрометчивая. Жизненный опыт любви подсказывает, что наш эгоизм в ней не преодолевается, но лишь немного «расширяется». Да еще, как правило, этот эгоизм становится более агрессивным, ибо усматривает во всяком внимании к предмету своей любви посягательство на эту любовь. Нашему эгоизму недостает противоположного пола, и мы, как феодалы, расширяем границы своего поместья в нужном нам направлении.

Нередко получается так, что чем сильнее земная любовь, тем более она замыкается на себе, лелея каждый оттенок своего чувства, многократно переживая его, и ни за что не поделится ни с кем этим состоянием. А уж если любимое существо осмелится нарушить этот индивидуалистический рай, то тут же просыпается Отелло, чтоб покарать отступника или отступницу. Никакого преодоления эгоизма здесь не происходит; наоборот, он приобретает крайние формы, порою сокрушая все и вся.

И все же я не могу (и не буду) спорить с теми не искушенными в философии людьми, которые просто верят, что настоящая любовь действует в одном-единственном направлении — в направлении блага. Тут простая интуиция доброй сказки или народной лирической песни подсказывает ответ философу. Я это понимаю так: когда любовь только что вспыхнула, она, может, еще и не любовь, а только преддверие чувства, она может вовсе не состояться, пройдя только первую фазу, когда наш эгоизм воспламеняется до предела. Но зато уж если этот эгоизм «выгорел», а любовь, тем не менее, сохранилась, перейдя в любовь-уважение, в любовь-подвиг, то любовь действительно устремлена к благу и добру.

Причем для всех, ибо любовь по природе своей есть благо. И тогда становится понятно, почему вначале любовь эгоистична, почему она глубоко права, замыкаясь в себе: ведь ее подстерегают тысячи опасностей, к ней тянутся другие люди, искушая ее, с тайным желанием сокрушить. Она же нарушает обыденную усредненность жизни; да и кому не хочется, узрев союз любящих, примерить себя на их место, кому не хочется пережить подобное чувство? Но вот уже сожжен на костре страстей эгоизм — и рождается гармоничное, уравновешенное тепло зрелых отношений, доброе тепло домашнего очага, изливающееся на всех, кто рядом и может ощутить его.

Автор: А. Ширялин.