Нет огня большего, чем страсть; нет беды большей, чем ненависть; нет несчастья большего, чем тело; нет счастья, равного спокойствию. Дхаммапада. Глава о счастье.

— Дурман! Купите свежий дурман! — громко зазывает дородная торговка. Она сидит на деревянном помосте, ловко скрестив ноги. Перед ней, прямо на земле, возвышается целая гора крупных зеленых пупырчатых плодов, напоминающих ежей. Подхожу поближе. Торговка хватает самый большой плод и протягивает его мне.— Понюхайте, какой ароматный! — Невольно морщусь. Запах дурмана, что называется, на любителя: смесь прелого лука и протухшего яйца… Хозяйка экзотических фруктов и ее товарки, торгующие кто бананами, кто манго или папайями, увидев мою реакцию, весело смеются. Не нравится дурман, возьмите еще что-нибудь. Действительно, на портовом рынке Рангуна, бирманской столицы, есть что выбрать. Тут и плоды хлебного дерева, и авокадо, и ананасы. Буйство красок и запахов. Весьма колоритны и сами торговки. В Бирме торговлей занимаются по преимуществу женщины. Они ярко одеты. Многие курят местные сигары (чаруты), завернутые в кукурузные листья. Рядом возятся дети торговок. Стоит веселый гомон, иногда вспыхивают незлобные перебранки…

И вдруг в суматошную рыночную атмосферу проникают какие-то посторонние, диссонирующие звуки. Слышится жалобное, тонкоголосое пение. Оно доносится с противоположного края базара. Вскоре в проход между прилавками со всякой всячиной вплывает вереница странных существ. Хрупкие, худые, невысокого роста. С бритыми головами, опущенными долу глазами. Почти бестелесные их фигуры укутаны в бледно-розовые, словно обесцвеченные одеяния. Это — тилащин. Так называют в Бирме буддийских монахинь.

В руках тилащин держат алюминиевые посудины для сбора подаяний. Торговки и покупатели бросают в чаши мелочь. Обращаю внимание, что подаяния отнюдь не щедрые, а напротив скорее символические… Монашки скрылись из виду, затихло их бормотанье. Растаяло возникшее на мгновение чувство какой-то грусти, задумчивости. Рынок возвратился к будничным, мирским заботам.

Несведущий человек, чего доброго, может принять бритоголовых тилащин за поклонниц известной группы «Полиция нравов». На самом деле, мода на бритые девичьи и женские головки на Западе возникла недавно; буддийскому же монашескому обычаю уже более двух с половиной тысяч лет. Да и сам институт монашества — во всей мировой истории религий — возник первоначально именно в буддизме. У Будды Гаутамы, который проповедовал свое учение в Индии, появились ученики, составившие первую монашескую общину — сангху. Монахи (бхикшу) отказывались от собственности, отрекались от всех мирских привязанностей и облачались в рубища: старые, изношенные белые одежды, которые от времени пожелтели, побурели. Так шафрановый, оранжевый цвет разных оттенков стал цветом буддизма. Уходящему из мира ни к чему пышная шевелюра. Монаху не пристало думать о красоте прически. Ему подобает ходить с бритой головой…

Сначала посвящение в сангху получали только мужчины. Вообще-то во всех буддийских текстах говорится, что мужчина и женщина равны. Тем не менее, Гаутама возражал против того, чтобы женщины становились монахинями — может быть, просто жалел представительниц прекрасного пола. Ведь им в силу чисто естественных причин труднее следовать аскетическим ограничениям монашеской жизни. И все-таки Гаутама внял, как утверждает предание, мольбам своих самых ревностных последовательниц и разрешил женщинам брать на себя обеты монашества. Так появились монахини — бхикшуни. В золотых бирманских пагодах мне приходилось видеть гипсовые изваяния самых первых бхикшуни, которые прославились ученостью и благочестием…

Мой бирманский друг Ко Мья У пригласил меня в гости. Живет он на окраине Рангуна, в бамбуковом домике, крытом тростником. (Добираться приходится с пересадкой, на двух переполненных автобусах; справа — места для мужчин, слева — для женщин: об этом уведомляют специальные таблички.) Ко Мья У — скромный госслужащий, на его зарплату семье не прожить. Поэтому жена хозяина открыла небольшую парикмахерскую. Прямо, можно сказать, в прихожей поставлены два кресла, повешено зеркало — благо, в тропиках нет нужды в солидном помещении. Был бы навес от горячего солнца и ливней. Мы с другом беседовали, освежаясь терпким зеленым чаем. А Мала Вэй (так звали хозяйку) трудилась над прической клиентки, молодой особы.

Юная красавица капризничала, просила что-то подправить. И тогда я в шутку посоветовал парикмахерше обрить клиентку наголо: пусть немного поживет в монастыре. «Как-нибудь в следующий раз», — засмеялась девушка. И тут бирманки заговорили о знакомых, которые стали монахинями и ведут праведную жизнь. Ко Мья У хмыкнул: «Знаем мы этих праведниц. Замуж никто не берет, вот они и подались в монастырь. Ты же слышал бирманскую пословицу: если женщина не вышла замуж или разорилась, то ей ничего не остается, как облачиться в розовые одежды тилащин». Мала Вэй горячо запротестовала: «Вечно эти мужчины недооценивают женщин. Далеко не все женщины идут в монахини из-за неустроенной личной жизни. Есть же и настоящие подвижницы. Возьми хотя бы До Ньяна Сари».— «Ну ладно, ладно, — оправдывался муж, — уж и пошутить нельзя»…

Шутки шутками, но действительно, отношение в Бирме к монахиням далеко не такое почтительное, как к монахам. Последних, можно сказать, обожествляют. Недаром при обращении именуют их «пхэя» — это слово означает также «Будда» и «пагода».

Любопытно, что к тилащин обращаются по-другому — «сэялей», а к настоятельницам — «сэяджей». Вообще-то «сэя» — понятие мужского рода: учитель, наставник, старейшина. Таким образом, монахини как бы теряют принадлежность к женскому полу и поднимаются до уровня мужчин, когда к ним адресуются «сэя-лей» (младший учитель) или «сэяд- жей» (старший учитель). Духовные попечительские советы женских монастырей составляют видные монахи.

Монашествующих мужчин в Бирме вместе с послушниками более трехсот тысяч, тогда как монахинь всего около двадцати пяти тысяч. К тому же их нельзя назвать «стопроцентными монахинями» (бхикшуни), ибо еще в средневековье пресеклась традиция посвящения женщин в монашеский сан. Слово «тилащин» можно перевести как «соблюдающая заповеди» или же «обладающая добродетелями». Каждый буддист (и монах, и мирянин) обязан соблюдать пять заповедей: не убий, не укради, не прелюбодействуй, не лги, не употребляй спиртные и прочие дурманящие вещества.

Монахи и монахини, кроме того, не должны принимать пищу после полудня, им заказаны всякие развлечения: танцы, песни, игра на музыкальных инструментах; запрещено носить украшения, сидеть, лежать на высоком и мягком.

И, пожалуй, самое главное: буддист должен относиться с любовью и добротой ко всему живому. В Бирме полно москитов и других насекомых-кровопийц. Досаждают они и монахам. Но я ни разу не видел, чтобы они хлопнули москита. Впившееся в тело насекомое монашенка легонько отряхивает за окошко. В тропиках такое поведение имеет не только религиозное, но и чисто практическое основание. Не успел резко отмахнутся от вроде бы безобидного жука, как на ладони вскочил огромный волдырь. Придавил маленькую гусеницу — и на руке образовалась долго не заживающая рана… Так что лучше никого не трогать. Пусть все живое мирно ползает и летает.

В повседневной жизни бирманки практически не подвергаются дискриминации. Но вот в том, что касается сфер высокой духовности, существует своего рода негласная традиция, закрепляющая эти области за мужчинами. Дамам воспрещено входить в наиболее священные места пагод. Удел женщин — прежде всего семья, заботы о хлебе, или, вернее, рисе насущном. Зачастую семейное благополучие зиждется именно на труде хозяйки. Она или торгует, или шьет, или, как Мала Вэй, открывает небольшую парикмахерскую, занимается еще каким-нибудь ремеслом. Недаром мужчины, молясь, благодарят судьбу за то, что не родились женщинами.

Открыто бирманки никогда не жалуются на свою долю, воспринимая ее как данность. Но подспудное сопротивление, по моим наблюдениям, наличествует. И одно из его проявлений — борьба за право на высокую религиозность и духовность. И хотя общество без пиетета относится к тилащин, некоторые из них, преодолевая все преграды, добиваются всеобщего уважения — благодаря добродетельности, учености, организаторским талантам. Взять хотя бы уже упоминавшуюся До Ньяна Сари. Ее имя широко известно в Бирме — как организатора и настоятельницы одного из самых крупных женских буддийских монастырей.

Мне довелось посетить эту обитель. Расположена она на тихой рангунской улочке и представляет собой целый комплекс с кельями, огромным залом для молитв, трапезной. Тут проживают более двухсот монахинь и послушниц. Мое внимание сразу же привлек портрет основательницы. Очень умное, волевое лицо. Такую женщину легко представить в роли министра или крупного ученого. Но До Ньяна Сари предпочла судьбу тилащин — дочери Будды, ушла в монастырь семнадцатилетней и провела там более шестидесяти лет. Умерла в 1975 году.

Моей провожатой по монастырю согласилась быть монахиня До Санда Тхери. Вообще надо сказать, что буддийские монастыри, как мужские, так и женские, не закрыты от мирян. Любой может зайти туда, побеседовать с монахами, помолиться. Оказалось, что До Санда Тхери — очень приветливая, с интеллигентным лицом тилащин — до того, как облачилась в светло-розовые одеяния, была доцентом в университете, преподавала историю. Потом мирская жизнь стала тяготить ее.

— Я поняла,— говорит бывшая ученая дама,— что только жизнь в монастыре дает возможность избавиться от «четырех зол», препятствующих достижению спокойствия и в конечном счете просветления. Эти «четыре зла»: моха — невежество, непонимание истинного положения вещей; лоба — жадность, стремление к обладанию мирскими благами; дота — ненависть, гнев, недоброе отношение к людям, и тэхна — вожделение, погоня за плотскими удовольствиями.

На мой вопрос, не жалко ли ей было отказаться от ученой карьеры, монахиня ответила: «Я продолжаю заниматься наукой. Созерцательная монастырская жизнь даже способствует этому». И в подтверждение своих слов протянула мне рукопись. Прочитав заглавие, я понял, что это солидный труд о принципах монархического строя в Бирме. Добрая дюжина листов была исписана аккуратным почерком, без единой помарки — настоящий шедевр каллиграфии. Дейке не верилось, что человеческая рука в состоянии так безукоризненно вывести круглые бирманские буквы. Ясно, что автор рукописи пребывает в безмятежном состоянии духа и абсолютно никуда не торопится…

Но вернемся к монастырскому распорядку. Каков же он? Довольно строгий. Ранним утром, не позже пяти, как раз на восходе солнца, раздаются три удара в бронзовый гонг — сигнал к подъему. Монахини встают, молятся, завтракают. Принимают пищу в буддийских монастырях всего два раза в день (после полудня, как мы уже знаем, есть категорически воспрещается, можно только выпить чая). Что же это за трапеза? Основа ее — большая порция риса, с добавлением жареных овощей. Буддисты, как правило, не вегетарианцы. Но монашествующие позволяют себе только мясо птицы или же рыбу. Иногда миряне, главным образом родственники, по случаю какого-нибудь важного семейного события — свадьбы или дня рождения — балуют тилащин сладким: тортом или мороженым.

В трапезной замечаю, что среди монашек есть совсем дети, девочки лет семи. Этакие розовые мышки. Оказалось, что они постриглись на время школьных каникул. В монастыре девочки изучают молитвы, священные буддийские тексты, основы языка пали, на котором они написаны. Вообще в Бирме в буддийский монастырь не обязательно уходить на всю жизнь. Можно ограничиться несколькими неделями или даже днями, а потом опять вернуться в мир. На время обривают головы даже известные артистки и певицы.

Продолжение читайте в нашей следующей статье.

Автор: Листопадов Н. А.

P. S. Духи вещают: А еще интересно могул ли буддийские монахини пользоваться интернетом, а то и может в свободное от медитаций время поиграть, например, Armored Warfare на сайте «Бронетанковый мир». Но почему бы и нет, ведь должна же быть у них какая-то своя маленькая радость.