Мусульманские реформаторы XIX века пытались приспособить обычай парды к веянию нового времени: они добивались того, чтобы женщины и за пардой, в затворничестве, имели возможность получать образование и заниматься полезной деятельностью. Следующее поколение модернизаторов пошло дальше и объявило парду консервативным пережитком и причиной застоя общественной жизни. Парду обличали, объявляли источником всех социальных зол и мусульмане, и представители других религий Индии. Джавахарлал Неру писал в своем «Открытии Индии»: «Я не сомневаюсь, что среди многих причин, вызвавших упадок Индии в последние века, парда, или затворничество женщин, занимает не последнее место: Еще более я убежден в том, что прогресс общественной жизни в Индии возможен лишь после того, как будет навсегда покончено с этим варварским обычаем».

Однако мусульманки и их мужья не торопились расставаться с пардой. Мужчины — из соображений своей религии и собственной чести; женщины — чаще всего из практических соображений: несвобода за пардой освобождала от житейских забот, неизбежных за пределами дома. Мы же обратимся к Лакхнау — тому району мусульманской Индии, где парда соблюдалась всегда, где она охраняется и поныне всеми истинно верующими мусульманками не только высшего, но и средних классов. Отметим лишь, что сегодня парда — это, безусловно, привилегия состоятельной женщины старшего поколения, которой позволено не работать, посылать за покупками слуг и принимать своих гостей на женской половине дома.

В давние времена супруга простого ремесленника, собственноручно делавшая всю работу по дому, силилась не нарушить затворничества, дабы сохранить репутацию порядочной женщины. Язык отразил эту непосредственную связь между пардой и нравственностью во многих идиомах, означающих тайный разврат и непристойное поведение: «делать дыру в парде», «завязывать узлы на парде», «охотиться за пардой» и т.д.

От мужчины, пусть даже и родственника, обычай требовал уважения к законам парды, когда считалось неприличным застать врасплох собственную мать или жену. Поэтому, входя в дом, глава семейства, не говоря уж о госте, должен был предупредить о своем появлении троекратным восклицанием: «Затворницы, соблюдайте парду!»

Парда скрывала не только облик женщины, но и многое другое, с нею связанное. В домашнем обиходе имя, данное при рождении, не произносилось: во-первых, из суеверия, чтобы не оказаться по чьей-то воле под воздействием магии, что может нанести вред человеку; во-вторых, его умалчивали из соображений этикета; в-третьих — и это главное — имя, как и лицо (лик),— это ипостась сущности, тайну которой, как уже говорилось, надо скрывать от чужака или непосвященного.

Муж и жена обращались друг к другу, упоминая имена детей, скажем, «мать Али» или «отец Хусейна» и т. п. Жена говорила о муже в третьем лице — как о господине (джанаб, сахиб, миян), а он о ней — как о госпоже (бегам, хатун, биби). «Младший господин» — это первенец. Обитательницы женской половины обращались друг к другу по семейному положению, скажем: Баху (невестка), Бхаби (золовка), Апа (старшая сестра), Амма-джан (свекровь) и т. д. В знатных семьях женщину называли по титулу или почетному прозвищу. Все дошедшие до нас имена известных индийских мусульманок — Мумтаз Махал, Hyp Джахан, Джаханара, Зебунниса и др.— вовсе не имена, данные им при рождении, а титулы и прозвища.

Законы этикета запрещали упоминать даже имя родной матери. Абдул Халим Шарар сурово критиковал автора известного маснави «Цветник Насима», который выразился так: «И Рухафза, увидя ценность дара, воскликнула: «О милая Хуснара!» «Где же это видано, — пишет Шарар, — чтобы в Лакхнау дочь обращалась к матери таким грубым манером, называя ее просто по имени?»

Боязнь сглаза заставила женщин играть в сокрытие важнейших событий в жизни дома. Двенадцать дней перед свадьбой невеста проводила в полнейшей изоляции. В день свадьбы лицо ее было закрыто плотным покрывалом и впервые являлось жениху не прямо, а в зеркальном отражении. Густая цветочная гирлянда с серебряной бахромой прикрывала и лицо жениха. Новобрачных также называли не по имени, а по «роли» в брачной церемонии: Hay шах (жених) и Дулхан (невеста).

Вообще считалось, что невесту сглазить легче легкого, а потому в тайне держали не только ее лицо и имя, но даже вес. И когда ее надо было доставить в дом жениха, в ее паланкин подкладывали тяжелый камень, чтобы носильщики не узнали ее истинного веса и не разболтали о нем тем, кому эти сведения могли бы пригодиться в их темных делах.

Нельзя было верить внешности женщины, предстающей в обществе в праздничном наряде. Все видимое глазу скрывает истинное: волосы окутаны покрывалом — дупаттой; шея и грудь спрятаны под массивными ожерельями и гирляндами; очертания тела скрадывают широкие шальвары и курта; узор из хны на лбу и щеках меняет цвет лица; форму глаз не узнать под густым слоем каджала и сурьмы; нос не разглядеть из-за кольца (натх) или подвески (булак), вдетой в ноздрю; естественный цвет губ и зубов полностью уничтожен черным порошком мисси — смесью из железных или медных опилок с чернильным орехом и купоросом. Такова была косметика, которая вызывала недоумение и отвращение европейцев (как, впрочем, и жевание бетеля, окрашивающего рот в кроваво-коричневые цвета).

Между тем в обычае употреблять мисси можно увидеть ту самую дихотомию «явленного» и «скрытого». Чернота видимых частей рта, губ и зубов прячет красноту «тайного» — языка и внутренней стороны губ. Эстетическая концепция мисси точно противоположна губной помаде, подчеркивающей естественные краски рта, которые европейские женщины и не думают камуфлировать. Что же находилось за пардой?

Часть дома, отведенная под женскую половину — занану, не имела окон и своей открытой стороной выходила во внутренний двор. Проемы, образованные рядом колонн веранды, прикрыты не дверьми, а плотными занавесами, за которыми было тепло зимой и за которые можно было уединиться в любое время года. Именно эти занавесы и были пардой в прямом смысле слова. От вкуса и возможностей хозяев зависело, была ли она из шерсти, коленкора или миткаля. Кроме ткани проемы закрываются бамбуковыми циновками — джхилмили, незаменимыми в жаркую погоду.

Монотонность жизни зананы и изоляция ее пугала европейских посетителей. И напрасно: женщина никогда не находилась за пардой в одиночестве, ее окружало множество родственниц мужа, соседок, служанок, кормилиц и, конечно, дети. Городские новости проникали сюда молниеносно: их приносили торговки, садовницы, женщины-водоносы и носильщицы паланкинов, не имеющие возможности соблюдать обычай парды. Конечно, недостаток внешних впечатлений был невосполним ничем, но порядочная женщина изо всех сил боролась со свойственным ее полу природным любопытством.

В те редкие дни, когда в занане не отмечался какой-нибудь праздник, женщины были предоставлены самим себе: они молились; дважды в день плотно ели, жевали бетель, курили хукку, чинили одежду, школили детей и сплетничали. Главными развлечениями буден были игральные кости, разновидность шашек и массаж, которым служанки бесконечно услаждали хозяек, даже во время сна.

Однако чаще всего в занане царило праздничное оживление. Всякое событие, связанное с разными моментами жизни ребенка (а детей за пардой всегда хватало), становилось поводом для торжества: смотрины ребенка, церемония бритья головы, первый прикорм, отлучение от груди, начало обучения, обрезание, первое разрешение от поста и много-много другого. А многодневные свадебные церемонии не оставляли времени для скуки. Но вот образование, грамотность, язык этих женщин вызывали беспокойство и критику просветителей. Образование их было несопоставимо с мужским; ограниченное общение делало их язык хотя экспрессивным, но упрощенным и грубым, с обилием эротической лексики.

Продолжение следует.

Автор: Анна Суворова.