Истоки эпосов, уходящих корнями в народную поэзию, обычно окутаны тайной. О происхождении «Махабхараты», эпических поэм Гомера и Вергилия, «Беовульфа», «Песни о Нибелунгах», «Эдды» можно лишь догадываться. Однако из этого правила есть исключения, пример тому — «Kaлевала», карело-финский народный эпос, впервые опубликованный в 1835 г.

Нам известно, что составителем и редактором «Калевалы» (Калевала — сказочная страна, где развертывается действие эпоса) был Элиас Лёнрот (1802-1884), проработавший двадцать лет окружным врачом в городе Каяни на северо-востоке Финляндии, а затем ставший профессором Хельсинкского университета, специалистом по финскому языку и литературе.

Мы знаем, как строку за строкой записывал он народные сказания во время своих одиннадцати путешествий в восточные и северные губернии Финляндии в 1828—1844 гг., а также известны нам руны, собранные десятками других энтузиастов и вошедшие во второе, окончательное издание «Калевалы», опубликованное в 1849 г.

Знакомы мы и с методами работы Ленрота: его труд составителя описан в путевых дневниках и в газетных статьях рассказывающих о системе обработки собранного стихотворного материала и о пяти стадиях редактирований, предшествовавших появлению окончательного варианта «Калевалы». Кроме того, сохранились и опубликованы 33 тома оригинальных записей рун «Suomen Kansan Vanhat Runot» («Древние руны финского народа»), 1908-1948, и другие документальные материалы, благодаря которым мы можем шаг за шагом проследить за работой составителя эпоса.

Генезис «Калевалы» восходит к 60-м годам XVIII, когда Хенрик Габриель Портан, профессор Академии Турку, приступил к публикации своего трактата о финской поэзии («Dissertatio de Poesia Fenica», 1766—1778). Только во времена Фортана и главным образом, благодаря его усилиям стало очевидным, что именно народная поэзия, хранимая устной традицией, представляет собой ценнейшую часть литературы на финском языке, оставляя далеко позади известные ранее тексты, преимущественно религиозного или экономического содержания.

Вторым поворотным моментом стал завершивший русско-шведскую войну Фридрихсгамский мир (1809), по которому Финляндия отходила от Швеции Российской империи на правах самоуправляемого Великого княжества. Как далеко ни зашла ассимиляция финнов, отныне с ней было покончено, появилась возможность общения с финно-угорскими племенами Восточной Европы, а первый парламент рождал мечты о собственном независимом государстве.

Все это привело к кризису самосознания. Образованное меньшинство, говорившее на шведском языке, было вынуждено признать своими язык и слаборазвитую культуру большинства народа. Этот путь был связан с различными трудностями смены языка и выработки нового национального самосознания. Деградировавший к тому времени финский язык предстояло сделать носителем культуры. Нужно было создавать литературу на финском языке и собирать материал для новой истории Финляндии.

Осенью 1822 г. в Академию Турку поступили три студента: Снельман, Рунеберг и Элиас Лёнрот. Кто бы мог тогда предположить, что Снельману уготована роль идеолога финского национального движения, Рунеберг создаст на шведском языке такие шедевры, что станет выдающимся поэтом Финляндии, а Лёнрот будет собирателем карело-финского национального эпоса?

Элиас Лёнрот, единственный среди них человек из народа, был сыном бедного портного. Часто ему приходилось прерывать учебу из-за нехватки денег, но тут на помощь приходил талант. Усердие позволяло Лёнроту браться за осуществление замыслов, которые были не под силу другим, а его скромность завоевывала ему уважение, как среди простого народа, так и ученых мужей. Свойственные ему от природы простота и непринужденность, социальное происхождение и профессия врача позволили Лёнроту глубоко понять жизнь простых людей и справиться с трудностями кочевой жизни.

Интерес к народной поэзии пробудил у Лёнрота Рейнгольд Беккер, преподававший финский язык в Академии Турку. В 1828 г. Лёнрот отправился в свою первую экспедицию собирать памятники народной поэзии. Вначале он обошел Карелию, а затем и Архангельскую губернию, где обитали карелы, говорившие на близком финскому языке.

Что же дали Лёнроту его странствия? Он записывал народные сказы, знакомился с их исполнителями, с бытом, в котором сказителям находилось место и в многотрудные будни, и в праздники. Разные варианты рун, известные ему по записям собирателей, на глазах превращались в живой поэтический поток, лившийся из уст десятков, а потом и сотен сказителей. Одним словом, Лёнрот очутился в мире живой эпической поэзии. Его интересовало не только содержание рун, но и весь многообразный и в то же время подчиняющийся строгим законам поэтический язык, питающий народную поэзию. Лишь в совершенстве овладев этим языком, Лёнрот мог взяться за составление «Калевалы».

Он собрал примерно 2 тыс, вариантов рун, в общей сложности около 40 тыс. стихов, сложенных древним финским метром. Но это была лишь часть материала, ведь он записывал еще и сказки, загадки, пословицы, поминальные песни, а также все, что имело отношение к народной жизни и прежде всего к языку.

Путешествия Лёнрота не были длительными, обычно они занимали несколько недель, или, в крайнем случае, месяцев, причем больше всего времени уходило у него на то, чтобы добраться из одной деревушки в другую. Он нигде не задерживался подолгу и никогда не записывал полностью репертуар одного сказителя. Мы не располагаем свидетельствами, что Лёнрота глубоко интересовала среда, в которой создавались руны, или жизнь и судьба сказителей. Как правило, он не записывал даже их имен. Между ними всегда оставалась значительная дистанция.

То, что в собранных Лёнротом материалах не осталось упоминания ни об одном месте, в котором он побывал, ни об одной сельской общине,— факт не только понятный, но и знаменательный. Вполне естественно, что исследователя интересовал, прежде всего, не современный ему народный быт, а возможные следы древнего уклада жизни.

Но главное, не связывая себя с конкретными людьми, хранящими какую-то часть устной народной традиции, он получал возможность творить свой собственный поэтический мир, в котором преломленное его сознанием, отражалось все поэтическое наследие народа.

Конечно, исходя из современна критериев, такой метод можно счесть ненаучным; однако Лёнрот интуитивно чувствовал, что для синтеза собранного материала требуется время. По отношению к искусным сказителям, с которыми ему приходилось встречаться, он всегда, вплоть до выхода в свет первого издания «Калевалы», вел себя как ученик.

С точки зрения общего сравнительного анализа эпической поэзии вопрос об аутентичности «Калевалы» представляет большой интерес. В полной ли мере отразилось в ней поэтическое богатство, сохраненное устной народной традицией, иными словами, можно ли считать ее подлинно народным эпосом? Какие цели преследовал Лёнрот, создавая «Калевалу» как единое произведение, и насколько успешно использовал для этого собранный поэтический материал? Стремление народных сказителей связать между собой элементы разных историй о Вяйнямёйнене привело к созданию нескольких малых эпических циклов, которые можно назвать народными эпическими поэмами. В каждой из них менее тысячи стихов. Нет никаких оснований предполагать, что в прошлом дело обстояло иначе, или, что любая поэма непременно была частью большого эпоса. Таким образом, сюжет и композиция «Калевалы» — это то решение вопроса о последовательности событий, описываемых в народных сказаниях, к которому Ленрот пришел в процессе составления эпоса. Он ничего в нем не изменил, а лишь придал материалу законченную форму.

При изучении эпоса видно сколь скромен поэтический вклад самого Лёнрота. По некоторым подсчетам он составляет всего 3%. Следовательно, в своей работе он использовал лишь стихи, собранные им самим и другими исследователями; значит, если принять за критерий аутентичность каждой строки, то «Калевалу», вне всяких сомнений, можно считать подлинно народным эпосом.

Откуда же взялись 97% стихов «Калевалы»? Быть может, непосредственно из оригинальных рун? Примерно 50% стихов подверглись литературной обработке с точки зрения исправления орфографии, языка и ритма. С самого начала работы над «Калевалой» Ленрот придерживался мнения, что использование разных наречий и другие несоответствия будут не слишком большой помехой для читателей, поскольку «Калевала» предназначалась не только для ученых, а для всего народа. 14% стихов составлено Лёнротом из распространенных фольклорных элементов и не имеют точных аналогов в известных рунах, а 33% буквально соответствует записям, сделанным во время экспедиций.

Статистический анализ показывает, что Ленрот никогда не допускал поэтической вольности по отношению к отдельным стихотворным строкам. Она проявилась в иной сфере: произвольно удлинив некоторые строфы, он тем самым изменил контекст большинства стихов, хотя и не в ущерб общему смыслу произведения, заставив их отличится от традиционных рун. Кроме того, «перемешав» стихи из сказаний, записанных в разных местах, он лишил их привязки к конкретной местности, что привело к созданию общенародного эпоса. Произошло ли это по замыслу Лёнрота или спонтанно, не ясно, поскольку столь вольное обращение с материалом имело целью в первую очередь придать законченную форму сюжету.

Стремясь точно определить место действия, Лёнрот развернул события эпоса на южном побережье Белого моря, откуда, по мнению некоторых ученых, и вышли финские племена. Что касается времени действия, то оно, предположительно, растянуто почти на тысячелетие. Попытка разработки своеобразного взгляда на далекое прошлое народа позволила Лёнроту проникнуть в мир «Калевалы» гораздо глубже, чем мы можем себе представить. Как ученый, он стремился принять во внимание все научные открытия, проливающие свет на историю финского народа. Как поэт, он хотел рассказать о ней словами эпоса, как бы призывая в свидетели народных сказителей — первых хранителей поэтических посланий минувших веков. Для него стародавние времена «Калевалы» были одним из исторических периодов.

С этих позиций легче понять удивительную вещь — почему Лёнрот порой говорит о «Калевале» как об источнике, имеющем научное значение, проливающем свет на жизнь народа в далеком прошлом. Он неоправданно преуменьшал значение своего творческого вклада и преувеличивал ценность «Калевалы» как источника, имеющего историческое и этнографическое значение.

Ни один поэт не может заранее объявить, что намерен создать национальный эпос. Удалось ему это или нет — судить читателю. Но на «Калевалу» возлагались большие надежды. Ее провозгласили эпосом раньше, чем она появилась на прилавках книжных магазинов, а поскольку тем, кто поторопился пропеть ей дифирамбы, краснеть не пришлось, «Калевала» как в Финляндии, так и в других странах была вскоре признана ценным вкладом в национальную и в мировую литературу. Этот эпос, в котором, казалось, возрождалась сама история народа, вселял в творцов нового национального самосознания веру в будущее.

Именно мысли о будущем, а отнюдь не воспоминания о прошлом вызывали столь бурное воодушевление. Люди не успели еще хорошенько вчитаться в текст, а его уже переводили на другие языки, выпускали к нему научные комментарии. Казалось, никому не было дела до содержания «Калевалы», важен был сам факт ее существования.

Лишь в середине 70-х годов XIX в. началось серьезное изучение народной поэзии, и «Калевала» перестала рассматриваться учеными как оригинальное произведение. Их внимание привлекли первоначальные записи рун, а исследование «Калевалы» стало составной частью изучения карело-финской литературы и эпической литературы в целом.

И все-таки «Калевала», ставшая символом становления национального самосознания, вписала яркую страницу в историю всей европейской культуры. В образе чудесной мельницы Сампо воплотилось главное, что хотел сказать своему народу Лёнрот. Благодаря ему этот волшебный источник благоденствия, который так яростно оспаривали друг у друга люди на страницах «Калевалы», превратился в символ культурного развития человечества.

Автор: Лаури Хонко.