На протяжении последних ста лет трудно найти психологическую школу, которая избежала бы обращения к личности и произведениям гениального писателя. «Психологом из психологов» назвал его Стефан Цвейг. Ломброзианцы пытались найти в Раскольникове черты прирожденного преступника. Зигмунд Фрейд посвятил писателю специальную статью «Достоевский и отцеубийство», а последователи Фрейда объявили Достоевского предтечей психоанализа. Название сборника «Экзистенциализм от Достоевского до Сартра» (1957 г.) говорит само за себя. Каждое из психологических направлений стремилось найти в творчестве Достоевского подтверждение правильности своих постулатов, сформулированных вне мира героев великого художника и до обращения к этому миру.

Движущие силы поведения множества людей, населяющих романы Достоевского, их страдания и радости, их мучительные поиски истины, их отчаяние и надежды превращались в набор примеров, которыми каждый пользовался в соответствии с исповедуемой им доктриной. При этом нередко как-то забывалось, что Достоевский не ломброзианец, не психоаналитик, не экзистенциалист.

Он — Достоевский, и подходить к психологии, им созданной, следует, прежде всего, вооружившись желанием узнать, как он сам отвечает на кардинальные вопросы этой области знания.

В «Братьях Карамазовых» Достоевский указывает на три фундаментальные потребности (или три группы потребностей), присущих людям и определяющих их поведение в природной и социальной среде. Он начинает с «хлеба», как собирательного понятия, вобравшего в себя всю совокупность материальных благ, необходимых для поддержания жизни. Достоевский вполне осознает ту роль, которую играют «хлебы», и ярко описывает, сколь многим бывают вынуждены поступиться люди во имя удовлетворения своих материальных нужд. Он сознает силу и убедительность той точки зрения, которая устами «премудрости и науки» провозглашает, что «преступления нет, а стало быть, нет и греха», а есть лишь только голодные. «Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!»

Но, отдавая должное власти голода не только над телом, но и над душами людей, Достоевский отрицает вторичность, производность двух других фундаментальных человеческих побуждений от исконной потребности в хлебе. И первое из этих побуждений — потребность познания, «ибо тайна человеческого бытия не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить».

«Потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей. Всегда человечество в целом своем стремилось устроиться непременно всемирно». Даже познание, прежде всего познание смысла и цели жизни, не удовлетворяет человека, если он оказывается единоличным носителем добытой истины. Человеку нужна общность идеалов, и он скорее готов усвоить ничем не аргументированные «чудо, тайну и авторитет», чем оставаться в мучительней неопределенности и взвалить на себя «страшное бремя свободы выбора».

Здесь классификация Достоевского удивительно точно совпадает с классификацией Гегеля. «Обозревая все содержание нашего человеческого существования, — пишет Гегель в своей «Эстетике»,— мы уже в нашем обыденном сознании находим величайшее многообразие интересов и их удовлетворения. Мы находим обширную Систему физических потребностей, на удовлетворение которых работают большая и разветвленная сеть промышленных предприятий, торговля, судоходство и технические искусства. Выше этой системы потребностей мы находим мир права, законов, жизнь в семье, обособление сословий, всю многообъемлющую область государства; …Наконец, мы находим бесконечно специализированную и сложную деятельность, совершающуюся в науке, совокупность знаний и познаний, охватывающую все существующее».

Жить, познавать и занимать определенное место в группе, взаимодействуя с другими ее членами, — этими тремя глаголами действительно можно обозначить огромное многообразие побуждений и продиктованных ими деятельностей.

Достоевский близок современным представлениям о человеке своим протестом против провозглашения обилия материальных благ единственным мерилом человеческого счастья, против стремления отказать человеку в наличии ценностей качественно иного порядка.

Удивительно, с какой настойчивостью представители многих направлений в психологии стремились вывести все разнообразие форм психической деятельности человека из какой-либо одной, непременно одной, главной, все определяющей мотивации — будь то секс (Фрейд), «стремление к власти» (Юнг) или жажда материальных благ. Вот почему так впечатляет художническая проницательность Достоевского, который не только наметил три основные группы потребностей человека, но исходил из признания их принципиальной множественности, самостоятельности, несводимости к одному-единственному праисточнику.

В каком отношении находятся человеческие потребности к условиям окружающей его социальной среды? Каким образом эта среда влияет на состав, происхождение и внутреннюю иерархию мотивов, то есть на «ядро» человеческой личности? Таков второй вопрос, неизбежно встающий перед каждым, кто посягает на раскрытие движущих сил поведения людей, понимание глубинной сущности совершаемых ими поступков. Посмотрим, какую позицию занял в решении этого вопроса Ф. М. Достоевский. Но уже в следующей части.

Автор: П. Симонов.