Вот уже почти три века отделяют нас от того дня, когда в селе Чернухи на Полтавщине родился Григорий Сковорода, чтобы начать свою удивительную жизнь: долгое странствие по дорогам Украины, по дорогам разума и добра.

«То, что сказал Плиний про природу, я повторяю про Сковороду, потому что жизнь и учение каждого философа в своем формировании так же целостны, как и природа»,— писал один из первых исследователей Сковороды, румынский ученый Александр Хиждеу.

Сковорода вошел в жизнь с тем образованием и кругом знаний, какие имели все выпускники Киево-Могилянской академии: у него были основательная теологическая подготовка, сведения в области религиозной философии, знание Библии и работ прославленных отцов церкви, отчасти греко-римской культуры и языков. Знания эти послужили ему лишь основой для создания философии. С кем сравнить его? Кто стоял у его колыбели? Был народ, была земля, была та изначальная культура, которую он не отверг, а выпестовал на ее основе такие постулаты этики и педагогики, которые можно сравнить разве что с философией Дидро.

— Панское мудрствование, будто простой народ черный, мне представляется смешным, ровно как и ученые соображения незваных философов, будто земля мертвая. Как мертвой матери рожать живых детей, и как из утробы черного народа вылупливаются белые паны! — писал сын того черного народа, которому он пел песни, кому слагал стихи и басни, кому адресовал мудрые свои назидания и диалоги.

Не только прозорливость, мудрость; талант поражают нас в личности Григория Сковороды. Поражает его биография, его судьба.

Вот что читаем мы в биографии Григория Сковороды, написанной его другом и биографом М, И. Ковалинским в 1794 году:

— Часто в свободные часы от должности своей удалялся в поля, рощи, сады для размышления. Рано поутру заря спутница ему бывала в прогулках его в дубравы — собеседники глумлений его. Лета, дарования душевные, склонности природные, нужды житейские звали его попеременно к принятию какого-либо состояния жизни. Суетность и многозаботливость светская представлялись ему морем, обуреваемым беспрестанно волнами житейскими и никогда плывущего к пристани душевного спокойствия не доставляющим. В монашестве, удалившемся от начала своего, видел он мрачное гнездо спершихся страстей и за неимением исхода себе, задушающих бытие смертоносно и жалостно. Брачное состояние сколько ни одобрительно природе, но не припятствовало беспечному его нраву.

Не реша себя ни на какое состояние, положил он твердо на сердце своем снабдить свою жизнь воздержанием, малодовольством, целомудрием, смирением, трудолюбием, терпением, благодушеством, простотою нравов, чистосердечием, оставить все искательства суетные, все попечения любостяжания, все трудности излишества. Такое самоотвержение сближало его благоуспешно к любомудрию.

Призванный в Харьков образованнейшим человеком Иосафом Миткевичем, Сковорода в 1759 году получил место учителя поэзии. Своеобразие его мыслей, образа жизни и учения привлекло вскоре к нему внимание тамошнего общества. Снова читаем у Ковалинского:

— Он одевался пристойно, но просто, пищу имел состоящую из зелий, плодов и молочных приправ, употреблял оную ввечеру по захождению солнца; мяса и рыбы не вкушал не по суеверию, но по внутреннему своему расположению; для сна отделял от времени своего не более четырех часов в сутки; вставал до зари и, когда позволяла погода, всегда ходил пешком за город прогуливаться на чистой воздух и в сады; всегда весел, бодр, легок, подвижен, воздержен, целомудр, всем доволен, благодушествующ, унижен пред всеми, словоохотлив, где не принужден говорить, из всего выводящий нравоучение, почтителен ко всякому состоянию людей, посещал больных, утешал печальных, разделял последнее с неимущим, выбирал и любил друзей по сердцу их, имел набожество без суеверия, ученость без кичения, обхождение без лести.

И дальше в интерпретации Ковалинского мы узнаем любимейшую идею Сковороды — идею непременной «сродности» человека с его деятельностью, идею, которую, как мы еще увидим, он многократно излагал в баснях своих, притчах и диалогах, напоминающих платоновские:

— Он мыслил, что счастье человека состоит в том, чтоб, узнав собственную в себе способность, по оной употребить себя в жизни. Так многие богословы были бы, может быть, лучшими стряпчими по делам, многие ученые — разносчиками, многие судьи — пахарями, военачальники — пастухами, монахи — целовальниками и прочее.

Наслышавшись об учености Сковороды, харьковский губернатор Евдоким Алексеевич Щербинин, любитель музыки, наук и талантов, призвал его к себе и после недолгой беседы сказал:

— Честный человек! Для чего не возьмешь ты себе никакого известного состояния?
— Милостивый государь! — ответствовал Сковорода.— Свет подобен театру: чтоб представить на театре игру с успехом и похвалою, то берут роли по способностям. Действующее лицо на театре не по знатности роли, но за удачность игры вообще похваляется. Я долго рассуждал о сем и по многом испытании себя увидел, что не могу представить на театре света никакого лица удачно, кроме низкого, простого, беспечного, уединенного: я сию роль выбрал, взял и доволен.

Далее мы читаем интереснейшее свидетельство Ковалинского:

— И добрая и худая слава распространилась о нем по всей Украине. Многие хулили его, некоторые хвалили, все хотели видеть его, может быть, за одну странность и необыкновенный образ жизни его, немногие же знали его таковым, каков он в самой точности был внутренне. По разным обстоятельствам живал он у многих: иногда местоположение по вкусу его, иногда же люди по Минерве его привлекали проживать некоторое время, постоянного же жилища не имел он нигде, почитая себя пришельцем на земле во всем разуме слова сего.

«МИР ЛОВИЛ МЕНЯ, НО НЕ ПОЙМАЛ»

Такую надпись завещал он начертать над местом своего погребения, на возвышенности, у гумна и леса. Не многие из величайших умов человеческих могли так сказать, и совсем для немногих это было правдой. Мир, в каком жил Григорий Сковорода, не только ловил и искушал, он подавлял и принуждал, определял судьбу изначально и навсегда. Поэт, философ, педагог, путешественник и музыкант, он шел против своей судьбы, и не однажды, а всегда, до последних дней своей жизни.

Приглашенный в Переяслав учителем, составил правила поэзии для учеников своих так, что незаурядные его знания и новое понятие о предмете расценены были тамошним епископом как непослушание и незнание. Сковорода не отказался от своего труда и в объяснение добавил латинскую пословицу: «Иное дело пастырский жезл, а иное пастушья свирель».

Шел против богатства. Изгнанный из Переяславля, жил он у друзей так бедно, что имел по свидетельству современников, только две худые рубашки, кафтан, одни башмаки и одни парусные чулки. Он ушел от богатства, должностей, суетности. Он предпочитал природу — себя в ней, ее в себе.

Шел против искушений гордости, духовной гордости. На предложение получить место в Печерской лавре он дерзко отвечал:
— Ах, преподобные! Я столботворения умножать собою не хочу, довольно и вас, столбов во храме Божием.
И добавил сурово:
— Риза, риза! Коль немногих ты опрелодобила! Коль многих очаровала. Мир ловит людей разными сетями, накрывая оные богатствами, честьми, славою, друзьями, знакомствами, покровительством, выгодами, утехами и святынею, но всех несчастные есть последняя. Блажен, кто святость сердца, т. е. счастье свое не скрывал в ризу.

С неожиданной сатирической едкостью и печалью обнажились его социально-философские взгляды в «Песне 10-й». Привести ее здесь тем более необходимо, что она известна всякому, кто обучался на Украине. Но задолго до того, как она стала страницей учебника, она была просто любимой украинской песней (ее считали народной).

Всякому городу нрав и права;
Всяка имеет свой ум голова;
Всякому сердцу своя есть любовь,
Всякому горлу свой есть вкус каков,
А мне одна только в свете дума,
А мне одно только не идет с ума.
Петр для чинов углы панскии трет,
Федька-купец при аршине все лжет.
Тот строит дом свой на новый манер,
Тот все в процентах, пожалуй, поверь!
А мне одна только в свете дума,
А мне одно только не йдет с ума.
Тот непрестанно стягает грунта,
Сей иностранны заводит скота.
Те формируют на ловлю собак,
Сих шумит дом от гостей, как кабак,—
А мне одна только в свете дума,
А мне одно только не йдет с ума.
Строит на свой тон юриста права,
С диспут студенту трещит голова.
Тех беспокоит Венерин амур,
Всякому голову мучит свой дурр —
А мне одна только в свете дума,
Как бы умерти мне не без ума.
Смерте страшна, замашняя косо!
Ты не щадиш и царских волосов,
Ты не глядиш, где мужик, а где царь,—
Все жереш так, как солому пожар.
Кто ж на ея плюет острую сталь!
Тот, чия совесть, как чистый хрусталь…

Удивительные по силе, точности и лаконизму стихи. Они пришли к нам из прошлого, неспешно и значительно повествуя о глупости мелких соблазнов тщеславия, властолюбия и алчности.

Сковорода обличает общественные неправды и зло. Он определяет весь окружающий мир как «злой мир», как «подлые болота рабострастного суеверия».

— Весь мир слит… Спит, глубоко протянувшись… А наставники… не только не пробуживают, но еще поглаживают…

Более ста лет не изучались, не издавались произведения Григория Сковороды. Но глубокая стремнина народной памяти несла его мысли, его песни, его учение.
В 1912 году сочинения Сковороды с заметками и примечанием издал Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Неоценимую помощь в подготовке издания оказал ему профессор Харьковского университета Дмитрий Иванович Багалей. Вот что писал он Бонч-Бруевичу в письме от 2 декабря 1909 года: «Я буду очень рад, если Вы осуществите первое полное издание сочинений и писем Григория Сковороды. Это будет большая заслуга и перед памятью нашего первого философа и перед обществом, которое впервые узнает о духовном наследии этого выдающегося деятеля во всем объеме. Пора, наконец, издать то, что лежало под спудом более столетия!..»

Бережно сохраняется ныне на Украине мемориальная усадьба в селе Чернухи на Полтавщине, где он родился, основан музей в Переяславле, где он преподавал, создается памятник возле Киево-Могилянской академии, где он учился. Великий и вечный, странствует он по дорогам своей родины, своей Украины, по дороге разума и добра к нам через века.

Автор: Виктория Галузинская.