Чего только не было в практике Института: и акробатика, и сакральные танцы Востока, и всякого рода физический труд при подчас весьма скудной диете. Единственно, чем не занимался Институт, так это «черной магией», хотя глава его, несомненно, обладал магическими способностями, о чем свидетельствует случай его телепатического воздействия на Успенского. Но если он и прибегал к таким влияниям на лунные стороны человеческой психики, то крайне редко, потому что, по его словам, давно уже он дал себе «обет» никогда этим не пользоваться. И в самом деле, эти приемы совсем не отвечают основной цели работы его с человеком — дегипнотизации, дезомбирования психики, высвобождения человека из незамечаемых им тихих, убаюкивающих воздействий так называемой луны, ответственной, по Гурджиеву, за все виды эйфории, которая постоянно держит людей в своих ласковых объятиях.

Она-то и есть Майя индуизма, манящая человека бесчисленными иллюзиями, чтобы увести его от пути самореализации. У Гурджиева луна — и миф, и аллегория, и реальное астрономическое тело. Это космический, но зловещий для человечества организм, получающий необходимую для своего роста энергию от неокрепших душ. Луна — это великий вампир, маг, загипнотизировавший овец (людей) приятной для их слуха лестью об их безграничных возможностях, об их мнимом бессмертии и о том, что они-то и есть маги и герои. И все это для того, чтобы лишить людей единственного в их земной жизни шанса обрести истинное бессмертие — через одну только спасающую человека «магию» — сознательную работу над собственным психофизическим преобразованием. Эта последняя идея нашла отражение в другом его афоризме, не оставляющем сомнения относительно целей Института: «Существует только один вид «магии» — эта «магия» есть дело».

Для адекватного уяснения этой идеи надо иметь в виду, что человек, согласно Гурджиеву, ничего не может делать. Об этом же и у апостола Павла: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу: уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Рим. 7, 19—20). Таким образом, человек есть машина, механически творящая «дела»; и их, по Гурджиеву, она приписывает своей воле, каковой у нее в действительности нет. Однако у нее может появляться желание перестать быть машиной, и тогда, если ей, с помощью учителя, удастся осознать свои механизмы, возможно, что в той или иной степени она осуществит свое самопреобразование — перестанет быть машиной. Помощь учителя при работе ученика над самосознанием заключается в том, что он не только указывает ему необходимые методы самонаблюдения и самоконтроля, но и сообщает объективную информацию как о механизмах человеческой машины, так и о законах, действующих в мире.

И здесь Гурджиев и прямо, и косвенно указывает на ту фундаментальную объективную истину, которая была известна всем великим учителям древности и которую напрочь забыло деликатное в самооценках современное человечество, а именно: человек не способен ни воспринимать, ни тем более порождать, ни даже адекватно излагать объективное знание, если он, говоря языком Гурджиева, не привел линию знания в соответствие с линией своего бытия. Другими словами, если человек хочет поднять свой интеллект на вершины объективности, он должен научиться владеть как своим телом, так и духом, ибо только так он сможет добиться необходимой автономии ума, независимости его работы от всяких психофизических помех.

Объективность… Кто из нас не считает себя порядочным, справедливым, беспристрастным, благожелательным, правдивым, бескорыстным — словом, наделенным добродетелями, без которых стремление к объективности не может быть реализовано? Кто из нас не думает, что умеет правильно мыслить и обладает высокой интеллектуальной зоркостью, без чего желание быть объективным также неосуществимо? Вполне вероятно, что некоторые из этих Свойств были получены нами по наследственности или внедрены в нас окружающей средой и стали нашими привычками. Они, конечно, могут «работать» в нас более или менее эффективно, если только не натолкнутся на сопротивление других генетических наклонностей и благоприобретенных привычек противоположной направленности.

Если первая группа свойств, которые можно назвать духовными, стоит, так сказать, на страже здоровья человеческого рода, а может, и всего Космоса, то вторая — в первую очередь на страже здоровья физического субстрата человека. Сюда относятся различные проявления животного индивидуализма: своеволие, самолюбие, лживость, жадность, зависть, ревность, бахвальство — словом, по Гурджиеву, два главных эмиссара сатаны — мистер Эгоизм и мадам Тщеславие. В силу того, что этот второй комплекс свойств находит поддержку не только в физиологических законах организма, но и в физических свойствах низшей материи (закон массы), он оказывается более сильным (по крайней мере на планете Земля), а значит, угнетающе действует на проявления первого комплекса. Вот почему наши благие намерения быть объективными практически подавляются. Для того чтобы комплекс объективности в нас действительно «работал», мы должны сознательно и упорно тренировать в себе вышеуказанные, пока еще очень слабые способности космических добродетелей.

К сожалению, частнособственнический принцип «организации» общественной жизни, стимулирующий развитие именно второго антикосмического комплекса, создает дополнительные трудности в решении этой важнейшей задачи: появляются все новые и новые знания, как делать деньги и создавать технические средства, содействующие бизнесу (маммоне). Переполнение этим бездушным знанием создает иллюзию «учености», ведет к росту надменности и уменьшению благожелательности (любви).

«Знание надмевает, а любовь назидает», — говорит апостол Павел. Надменность же и есть то самое «бревно», которое мы не замечаем в собственном глазе, но сквозь которое отлично видим «сучок» в глазе ближнего, а тем более дальнего. Разумеется, это «бревно» появилось не сегодня, но оно постоянно растет. В апокрифе Иоанна говорится, что в результате некоторых причин люди утратили способность мыслить; у ессеев Кумрана и Исидора — что в человека была внедрена «пневма антимимон»; апостол Павел говорит о живущем в человеке грехе, не позволяющем ему поступать по сознанию; Гурджиев — о кундабуфере, заставляющем человека видеть реальность, так сказать, шиворот-навыворот.

Древние мыслители, в том числе и Иисус, как показывают источники, связанные с апостолом Фомой, видели выход из этого затруднения в необходимости начинать познание с познания самого себя и прежде всего дефектов своей природы. Но чтобы это было эффективно, необходимо опираться на опыт учителя, который, в свою очередь, также опирался на опыт учителя и т. д. Учителем же считался не просто некий эрудированный информатор, но мастер, претворивший знания в практические умения, произведший в себе «рождение от Духа», то есть воспринявший духовность цепочки преемственности.

Эзотерическое описание такой цепочки преемственности, а также психологической лестницы восхождения ученика к учителю содержится в 5-й главе Евангелия от Матфея, где эта эволюция начинается с осознания учеником своей духовной нищеты и разрыва с миром и кончается обретением статуса борца за истину своего учителя, за что мир платит ему остракизмом. Ясно, что такая серия смертей и воскрешений ученика осуществима лишь на основе обоюдной любви и веры как со стороны ученика, так и учителя, и этот процесс завершается рождением нового учителя, который подобен своему учителю, но отнюдь не выше него, ибо «не бывает ученик выше учителя». Ясно также, что эта последняя истина чужда современному ученику, так как в результате чрезмерно раздутого «чувства собственного достоинства», этого бревна в собственном глазе, он считает себя равным, а то и выше учителя.

Если раньше ученик приходил к учителю, приносил палку и говорил «побей, но научи», то теперешний ученик приносит камень за пазухой и думает: «Когда научишь, тогда и побью». Ярким примером этой нашей трагикомической особенности является литературный автопортрет Луи Повеля, нарисованный им в уже упомянутой мной книге «Господин Гурджиев». Уже то, что книга задумана, так сказать, как досье материалов обвинения и защиты по делу Гурджиева, никак не говорит о том, что этот ученик начал работу по методу «четвертого пути» после глубокого осознания своей духовной нищеты и краха иллюзий, связанных с миром. Куда больше это свидетельствует об отсутствии у него элементарной скромности и уважения к учителю. Ведь не мог же он, интеллигентный человек, обладавший способностями журналиста и детектива, ничего не знать о том, что «четвертый путь» — прибежище для отчаявшихся и ищущих помощи, где жизнь начинается с начала и с нуля!

Могут возразить, что его отношение к учителям изменилось только после того, как он вследствие крайнего переутомления работой по методу Гурджиева оказался «на краю гибели» и попал в госпиталь. Да полноте! Было ли такое? Где документальные доказательства того, что этот факт вообще имел место, как и факты других гурджиевских жертв? Современный книжник старается также не помнить или замолчать своих учителей: лишь в самом конце книги из беглого сообщения Повеля мы узнаем, что его учителем была Ж. 3., то есть Жанна д’Зальцманн. Чем объяснить замалчивание учеником полного имени своего учителя? Может быть, опасением навлечь на нее гнев общественности, чтобы такой поворот дела не обернулся для Повеля привлечением к ответственности за клевету?

Но самое удивительное в проказнике Повеле то, как ловко он умеет создать у читателя почти неодолимое впечатление своей объективности, пересыпая книгу многочисленными простодушными и самокритичными признаниями, например, что «он не способен излагать идеи Гурджиева, потому что ему (Повелю) не хватает научной и философской тренировки», или что «он не прошел первого этапа в изучении этих идей» и т. д. И вдруг почти тут же такое вот основополагающее заявление: «Доктрина и методы, которые он (Гурджиев) принес с собой, были рассчитаны на то, чтобы соблазнить «некоторые из лучших умов сегодняшнего дня». Видимо, этим умам все-таки не хватало ума, если они позволили себя «соблазнить». И тогда — какие же они лучшие? Впрочем, если говорить конкретнее и в соответствии с апостолом Иоанном и Гурджиевым, этим умам не хватало знания истины и они не обладали духовной свободой, чтобы противостоять влиянию «соблазнителя» Гурджиева.

Но разве «соблазнитель» не предупреждал их, что человек-машина всегда находится под каким-либо влиянием? Не потому ли, что надменность книжника, бревно в глазу, кундабуфер в крестце или еще какой-нибудь объективный дефект помешал увидеть в себе машину и не дал ее перестраивать в Человека? Используя слова повелевского Шеффера, которые тот приписывает Гурджиеву, в адрес «этих лучших умов» можно сказать: «Ну и вляпались вы», господа книжники XX века! Отбросив с презрением «мифы» христианства, одни из вас бросились со всех ног на поиски мифов Востока, не давая себе труда задуматься над «мифом» поклонения волхвов, пришедших с Востока именно к Иисусу; другие же наспех начали создавать и восхвалять новые мифы, то бишь научные гипотезы и теории, не желая понимать, что эти построения никогда не обходятся без постулатов, принимаемых на веру, так что различие между ними и мифами не более чем формальное.

Одни из вас делали и делают Гурджиева «чудотворцем», на что он никогда не претендовал, подчеркивая свои многочисленные слабости, другие считают его «претенциозным невеждой», чем он также нисколько не страдал. Но как объяснить, что среди вас все еще не появился исследователь, который указал бы на то, что Гурджиев не только духовный учитель и мифолог, но также недюжинный философ-космист, сделавший серьезную попытку создания интегральной теории космической жизни?

Широко известно, например, учение академика В. И. Вернадского о так называемой ноосфере, движущим фактором которой является, по сути, сознательная воля — продукт высокоорганизованной жизни. Однако не все знают, что идея эктропизма, то есть космического фактора, противодействующего законам энтропии, впервые была высказана физиком-теоретиком Ф. Ауэрбахом в его книге «Энтропия и эктропизм». У меня нет прямых доказательств, что Гурджиев был знаком с этой в высшей степени содержательной книгой, но роль, отводимая им органической жизни как продуценту космической энергии, призванному компенсировать потери энергии, связанные с рассеиванием тепла в Космосе, сомнению не подлежит. И если у Ауэрбаха этот вопрос еще недостаточно конкретизирован, то у Гурджиева он становится центральным, причем несомненно, что так называемая луна, это кладбище нашей Галактики, выступает в его системе как символ энтропии. Что касается сознательно-волевой работы человека как наиболее эффективного фактора эктропизма во Вселенной, то в указанном выше труде Ауэрбаха такой идеи нет.

Приоритет в разработке и распространении этой космической доктрины, как ни странно это может показаться некоторым догматикам, принадлежит Иисусу и двум обширным группам его сторонников — ортодоксам и гностикам, которые, при всех их различиях, первоначально все-таки сходились в одном стремлении — жить во Христе. Но при таком образе жизни организм человека, по утверждению Гурджиева, вырабатывает духовное излучение, которое, как можно догадаться, идет на восстановление космических потерь, на продление жизни Космоса.

Так вот, чем же все-таки объяснить, что «лучшие умы» не нашли у Гурджиева ничего кроме мифов и фантазий, в которые он действительно облекал научные идеи, что особенно заметно в Веельзевуле? Уж не попутал ли и их неодолимый гурджиевский кундабуфер, заставляющий видеть реальность не такой, какая она есть, а лишь такой, какой она нам нравится?

В самое последнее время «раскопки» (конечно же, чисто литературные!) позволили мне пополнить число «учителей Гурджиева», которые участвовали в качестве поставщиков материала при реконструкции им мощного здания глобальной теории космоса. Их имена Гурджиев скрыл и, конечно, по справедливому замечанию Беннета, знал, для чего он это делал. Чтобы не быть голословным, приведу один яркий пример такого сотрудничества Гурджиева с неким анонимным автором или группой авторов: «Также и человеческое тело являет собой подобие великого космоса. Большой мозг подобен неподвижному Отцу, малый мозг соответствует Сыну и Змею. Он извлекает духовную и жизнетворную субстанцию из большого мозга и передает ее спинному мозгу, благодаря которому возникает семя, и благодаря ему телесные существа».

Рискуя навлечь на себя довольно обоснованную неприязнь со стороны некоторых читателей, я все-таки позволю себе умолчать об источнике, из которого почерпнута данная концепция, заимствованная Гурджиевым. И это не только для того, чтобы указать «некоторым из лучших умов» на размеры их собственного самонадеянного невежества, но главным образом для того, чтобы не лишить их возможности работать для создания своего «тела души». А такое созидание происходит, согласно Гурджиеву, прежде всего благодаря активной самостоятельной и упорной работе человека: физической — для роста и укрепления физического тела, интеллектуальной и духовной — для роста и укрепления тонких тел.

Автор: В. Крылов.