Мне посчастливилось быть очевидцем того, как рождался и складывался метод, о котором так увлекательно рассказал доктор Назлоян (в прошлых статьях). В чем же, собственно, он заключается и почему приводит к поистине чудесному исцелению? Врач-скульптор создает двойника пациента, и, по мере того как больной узнает себя в скульптурном портрете, а портрет приближается к завершению, болезнь постепенно исчезает. Это тот двойник, которого больной ежедневно видит в зеркале, но фактически не обращает на него внимания. Процесс узнавания длится достаточно долго и мучительно, и в конце концов больной странным образом привязывается к своему рождающемуся на глазах двойнику. Эта привязанность в принципе сопоставима с широко встречающимся в разных культурных традициях и изученным этнографами явлением, которое можно охарактеризовать как требование одновременного присутствия человека и его зеркального двойника.

Особенно наглядно требование одновременного присутствия пары «человек — двойник», соответствия отражения отражаемому видно в свадебной обрядности. Во многих концах земного шара жених и невеста смотрятся в одно зеркало — неразлучность будущих супругов «узаконивается» и гарантируется специально создаваемым состоянием неразлучности и их зеркальных двойников. На неразрывности пары «человек и его двойник» построен также целый класс поверий, связывающих гибель двойника со смертью другого члена пары. Так, разбитое зеркало становится предвестником смерти в доме — «смерть» двойника в зеркале влечет за собой смерть отраженного. И наоборот, в могилу покойнику, как свидетельствуют некоторые археологические находки, клали преднамеренно разбитое зеркало. Черная магия «действует» по той же формуле: колдун совершает вредоносные действия над вольтом — специальной куклой или изображением жертвы. Наконец, во многих близнечных мифах смерть одного из близнецов (а эта пара во многом соответствует нашей) неминуемо влечет за собой смерть другого.

Иными словами, во время психотерапевтического портретирования врач-скульптор невольно приводит в движение универсальные механизмы, управляющие богатым пластом человеческой культуры. Проследим, не упуская из виду этнографический массив, лишь малой части которого мы здесь бегло коснулись, что происходит далее с пациентом и его скульптурным двойником. Вспомним, как он начинает пристально вглядываться в зеркало, сверять скульптурного двойника с двойником-отражением. И еще один немаловажный момент, портрет неуловимым образом носит на себе печать болезни, в противоположность уже исцелившемуся оригиналу. Иными словами созданный врачом двойник это как бы «плохой» член пары, тогда как исцелившийся — «хороший».

Здесь снова, видимо, уместны этнографические параллели. Зеркальный двойник нередко является носителем отрицательного начала — целый сонм представителей нечистой силы, от зловредных существ малого ранга до самого дьявола (по средневековому определению, «обезьяны Бога») — так или иначе соотносится с двойником-отражением. Утвердив своего внутреннего двойника, пациент избавляется от заведомо нехорошего, переносит на двойника свою болезнь. Так что держать при себе свой портрет исцелившемуся вроде бы незачем, тем более, если он не особенно хочет вспоминать о перенесенном страдании. Но случай с одним из пациентов, который беседовал с портретом в трудные минуты жизни, показывает, что бывший больной не просто мысленно обращался к началу своего диалога с внешним миром, как пишет Назлоян, а к диалогу с ним самим, врачом-портретистом, к диалогу, который, как он замечает в другом месте, продолжается и после терапии.

Что это именно так и что портрет здесь лишь знак — напоминание о враче, а не продолжающий функционировать образ зеркального двойника, хорошо иллюстрирует тот факт, что один из больных, который не испытал портретной терапии, приходил к подъезду Назлояна с целью избавиться от галлюцинаций.

Чем все же отличается диалог с врачом-портретистом от диалога, пусть даже самого душевного и интимного, но с обычным психотерапевтом? Главное, на мой взгляд, заключается в том, что больной, ведущий внутренний диалог со своим другим «Я», в процессе портретирования переносит речь на двойника, формирующегося под руками врача. Иными словами, его внутренняя речь становится внешней, чего, грубо говоря, и добивается врач, пытающийся вывести больного из состояния аутизма. Получается нечто обратное тому, что имеет место при явлении, известном как коллективный монолог у детей, когда ребенок научается внутренней речи, говоря вслух с самим собой, но в присутствии других детей.

Что же касается больного, то он как бы возвращается в состояние детства, к первым опытам познания мира и себя. Причем это возврат не к какому-либо, порой патологическому, эпизоду детства, как это нередко имеет место во время психоаналитических сеансов, а возврат в детство вообще, к истокам своего «Я». Такое «обращение» пациента в ребенка можно соотнести с тем, как во многих традициях человека, проходящего обряды инициации, символически превращают в ребенка, в Древней Индии — даже в эмбрион, чтобы дать ему новое, более высокое, рождение. Не случайно поэтому одна из пациенток Назлояна пишет в своем дневнике: «Я рождалась», а Ануш М. стала «расти» во время сеансов.

Здесь возникает вопрос о преимуществах именно скульптурного портрета. Действительно, чем он лучше, например, живописного? Скорее всего, хороший живописец-врач также имеет все шансы рассчитывать на достаточную эффективность своего портрета — истинные портретисты хорошо знают о том непонятном поле, которое возникает между художником и моделью, но которое никогда не используется в психотерапевтических целях. Но все же скульптура объемна на деле, а не иллюзорно, как живопись. Можно было бы возразить, что зеркальное отражение тоже плоскостное, если бы иллюзия здесь не была столь совершенной и если бы отражение не обладало удивительной подвижностью, свойством неустанно следовать за отражаемым. Вокруг объемной скульптуры двигаются глаза зрителя, меняя точки отсчета и ракурсы, что в принципе равносильно движению самого портрета. В отличие от этого с живописного портрета за зрителем следует лишь взгляд изображенного.

И еще один немаловажный момент — врач- скульптор, предстает как некий демиург, который, как и подобает этому универсальному мифологическому образу, лепит первых людей (и самого больного, рождающегося для новой жизни) из праха земного. То, что портрет делается в натуральную величину и в реалистическом стиле, в еще большей мере подчеркивает демиургический аспект ваяния.

Скульптура дает также возможность врачу во время всего сеанса находиться в непосредственном физическом контакте с двойником пациента, гладить или, наоборот, мять его. Таким образом, врач получает еще одно сильное средство воздействия на больного, уподобляясь на этот раз колдуну, совершающему свои манипуляции с вольтом. О том, что мы наблюдаем сходные механизмы воздействия, говорят, например, реакции больного на резкие движения скульптора — типа «Не колите меня!». Но в руках врача этот механизм действует во благо больного, этнолог классифицировал бы его действия как белую, а не черную магию. Такое двойственное в потенциале воздействие на расстоянии на двойника вообще свойственно символическому мышлению. Так, даже в наши дни можно встретить случаи колдовства над фотографией жертвы, а мой дальний родственник, бывший настоятель одной из армянских церквей, до последнего времени «лечил» людей (кстати, страдавших, как правило, нервно- психическими заболеваниями) и, должен сказать, не всегда безуспешно, используя их фотопортреты.

Наши этнографические параллели этим не кончаются. Назлоян опытным путем пришел еще к одному, на мой взгляд, замечательному открытию. В процессе разрушения своего авторитета врача перед больным — этого требуют, в частности, особенности избранного им метода терапии — он пришел к созданию образа некоего третьего, всезнающего и мудрого, стоящего за его действиями и следящего за ними обоими. Этот третий не обязательно абстрактный великий врач, он может быть конкретным лицом. Именно к нему обращаются в трудные минуты за советом, причем не столь важно, верные это советы или нет — как правило, они не играют существенной роли в терапии.

Наконец, последняя параллель, которая возникает в связи с терапевтическим методом доктора Назлояна. Интересно проследить, как этот метод соприкасается с традиционными восточными способами психотренинга, а именно с традициями дзэн-буддизма. Вот несколько соответствий между методом мастера дзэн и доктора Назлояна. Мастер дзэн ведет с учеником диалоги коаны, строящиеся по особой логике, с первого взгляда кажущейся абсурдной. В результате ученик вырабатывает способность творчески мыслить и действовать. Показательно, что Назлоян делает основную ставку на потенциальные возможности больного, на восстановление и, что важнее для нас, развитие творческих способностей, на его способность совершить перестройку своей личности. Поэтому трудно предвидеть, каким окажется пациент после выздоровления.

Мастер дзэн добивается того, что ученик, подготовленный специальной тренировкой, вдруг переживает особое состояние просветления — сатори, некий шок, который неожиданным образом открывает ему глаза на мир. В некоторых школах дзэн эта психологическая встряска может иметь место в результате физического потрясения и даже увечья. Аналогичный шок, или катарсис, пациенты Назлояна переживают, по его мнению, при встрече со своим зеркальным двойником. Косвенно о шоковой природе портретного метода хорошо говорит тот факт, что он позволяет избегать обычных шоковых методов терапии. После пережитого сатори адепт возвращается к обычному состоянию, но Он уже все видит иначе. По дзэнской притче, до просветления реки были реками, а горы горами, во время просветления реки перестали быть реками, а горы горами, после же просветления реки снова стали реками, а горы горами.

Назлоян констатирует, что после катарсиса у пациентов появляется яркое ощущение выздоровления, избавления, а исцелившиеся порой оказываются более стойкими к трудностям жизни, чем люди, никогда не болевшие.

Адепт дзэн в результате специального психотренинга переживает некое шоковое состояние, после чего становится просветленным. Больной же в результате сеансов ваяния и неформальных бесед с врачом-скульптором переживает шок, после чего исцеляется. Схема, конечно, огрубленная (подчеркнем, что и дзенское постижение истины мы рассматриваем здесь лишь схематично и в общих чертах), но наша цель — выявить общий механизм действия двух методов.

Назлоян отмечает, что у всех без исключения больных наблюдается катарсис, причем не обязательно в присутствии скульптурного двойника. Правда, он считает, что два эти события — завершение портрета и катарсис — достаточно жестко взаимообусловлены. Думается, однако, что хотя такая связь несомненно имеется (пусть даже искусственная — я не раз наблюдал, как Назлоян оттягивает, сознательно или бессознательно, момент завершения портрета в зависимости от состояния больного), но портрет здесь может играть и чисто вспомогательную роль. В процессе работы над ним у больного постепенно возникает состояние, необходимое для катарсиса, все время врач-скульптор фактически подталкивает больного к нему. Но достичь такого пограничного состояния можно и другими способами.

Тут вспоминается классический психоаналитик, изощренной беседой подводящий своего пациента к переживанию вытесненного из сознания события, как правило, эротически окрашенного. Не исключено, что иногда, а может быть и достаточно часто, это — псевдособытие, конструируемое аналитиком (скорее всего, бессознательно) в рамках концепций практикуемой им школы.

Мне все же кажется, что вопрос не только в портрете. Это доказывают и те случаи, когда врачу приходилось по тем или иным причинам ускорять процесс лепки. В таких случаях наблюдались катарсисоподобные состояния, не приводившие к излечению. И дело здесь, видимо, не в том, что портрет был закончен быстрее обычного, а в том, что больной за слишком короткое время не был подведен к пограничному состоянию — независимо от того, какими именно средствами этого добивались, при помощи портрета или без него. Впрочем, Назлоян наблюдал много случаев катарсиса именно в присутствии законченного портрета-двойника, так что портрет, видимо, сам может служить мощным стимулятором душевного перерождения.

Итак, мы видим, портретный метод самыми разными путями соприкасается не только с целым рядом архаичных способов исцеления, но и с универсальными символическими системами, заложенными в каждом.

Автор: Л. Абрамян.

P. S. А еще порой наш внутренний психологический двойник может являться к нам во время снов. Более того, исходя из этой теории, можно дать ответы на многие вопросы, касающиеся природы наших снов. Так что если вы мучаетесь вопросом, скажем, К чему снится беременность? И чтобы такое оно могло означать, то все это легко можно интерпретировать, зная психологическую теорию внутренних двойников.