О жизни и творчестве замечательного древнерусского живописца Дионисия известно немного: мы не знаем даже точных дат его рождения и смерти (1430—1440-е годы? или 1503—1508 годы?). То, что известно о судьбе и трудах мастера, во многом спорно, не доказано, недосказано. Личность Дионисия остается для нас загадочной.

Летописные и житийные источники связывают с именем его немало работ. Но до нашего времени дошло немногое — лишь несколько памятников монументальной и станковой живописи.

Естественно поэтому, что каждый новый факт о жизни и творчестве Дионисия имеет огромное значение. А любая работа его, ранее неизвестная нам и вдруг найденная, — открытие сенсационное!

И такое открытие недавно было сделано. При реставрации Рождественского собора Пафнутьев-Боровского монастыря были обнаружены фрагменты фресок Дионисия!

Рабочие, разбиравшие кирпичи поврежденного цоколя Рождественского собора, наткнулись в его кладке на белокаменные блоки. Это были куски старой кладки, блока разобранного храма XV века. На одном из них — фрагмент фрески. Когда роспись освободили от штукатурки, появился великолепного письма «лак» святош, в красках желтых, зеленоватых и темно-красных, словно вчера положенных мастером выдающимся. И еще — интересный фрагмент, на котором сохранилась руки, одежда, книги…

Это остатки росписи, в создании которой принимал участие Дионисий, — в этом были совершенно уверены автор проекта реставрации Пафнутьев-Боровского монастыря Валентина Николаевна Мевкелова и художник-реставратор Игорь Максимович Гудков. Лик небольшого размера, около двадцати пяти — тридцати сантиметров. Голова святого. Какого? Неизвестно. Но ясно, что не священнослужителя. Возможно, этот фрагмент составлял часть какой-то композиции. Роспись же «с рукой и книгой» собрана с большим трутом из двадцати двух кусочков и пока укреплена на пенопласте.

Ожидалось ли столь «громкое» открытие в Боровском монастыре? И да, и нет. Ожидалось с тех пор, как прекрасный знаток русской старины Василий Тимофеевич Георгиевский случайно «открыл» забытого на четыре столетия Дионисия и опубликовал в 1911 году ставшую всемирно известной книгу о фресках Ферапонтова монастыря. В ней он впервые заявил о якобы замазанных росписях мастера в Боровске. Найти эти росписи мечтали. Но шли годы, а мечты не сбывались.

Боровский монастырь был основан в середине XV века монахом Пафнутием, личностью легендарной в истории православной церкви. В 1467 году (по другим данным, в 1476) Пафнутий построил здесь белокаменную церковь, которую расписывал Дионисий с другими мастерами. Однако храм этот был разобран уже в XVI веке, а на его месте возведен ныне существующий Рождественский собор.

Но сохранились ли какие-то остатки дионисиевых фресок? И вообще могло ли это быть? Много споров велось по этому поводу. И вот — открытие реставраторов. Оно тем более знаменательно, что имя Дионисия впервые упоминается в древних документах, связанных именно с Пафнутьевым монастырем. Более того, возможно, именно Боровск определил дальнейшую жизнь и творчество великого живописца. Казалось бы, открытие ответило на все вопросы. Но, как это часто бывает в науке, ответ на один вопрос рождает десятки других, более сложных вопросов, ответить на которые, очевидно, будет возможно только в будущем.

Но коль скоро возникли новые вопросы, они не дают покоя — такова уж счастливая человеческая природа, — они будоражат сознание, рождают предположения, идеи. Идет напряженная работа мысли, и тут-то незаметно подключается фантазия. Она рисует неизвестное подчас так логично и, кажется, так единственно верно, что появляется возможность назвать созданную с ее помощью картину событий и взаимоотношений научной гипотезой. Гипотезой, а не фантазией. И в этом небольшом очерке автор пытается построить свою гипотезу.

Не иконник, но живописец

В придворном своде, составленном в Москве около 1479 года и рассказывающем о кончине (в 1477 году) игумена Пафнутия Боровского, летописец среди важнейших событий в жития Пафнутия отметил и постройку им церкви Рождества Богоматери. Упомянув о прекрасных росписях — «чудо великих».

Имена художников мы узнаем из другого документа — из Жития Пафнутия Боровского, записанного в начале XVI века ростовским архиепископом Вассианом Саниным. Он пишет, что церковь Рождества Богоматери «совершенное украшение приемлет еже от живописцев Митрофана инока, и Дионисия и их пособников пресловущих тогда паче всех в таковом деле».

В то время Дионисию — около пятидесяти. Некоторые искусствоведы считают, что он родился, вероятно, в Москве, в год смерти Андрея Рублева — в 1430 (Символично, если это так, не правда ли?) Он женат, подрастают двое сыновей — Феодосий и Владимир, будущие известные живописцы.

Дионисий зрелый, знаменитый художник. В Житии Пафнутия Боровского подчеркивается важная особенность Дионисия: мастер был «не точно иконописец, паче же рещи живописец». В другом предании, связанном с именем Иосифа Волецкого, Дионисия и его помощников именуют «изящными и искусными иконописцам, лучше же сказать живописцами».

В чем суть этих многозначительных замечаний? В том, что в те времена художника обычно называли иконописцем, иконником. В отношении же Дионисия, как мы видим, его современники сознательно употребляют иной термин, «живописец», подчеркивая этим не только особенность его письма, но и более широкий, чем просто привычная иконопись, характер его работ. Более того, не иконником, а живописцем был он для своих современников и по образу своей жизни.

Дионисий не был монахом, как Рублев. Не служил он и у великого князя московского, хотя многие ученики его и трудились впоследствии при дворе. Был он «мирянин», первый, пожалуй, профессиональный художник, «свободный артист», зарабатывающий себе хлеб насущный только кистью.

Знатный мастер жил «в миру» и весьма не чуждался мирских соблазнов. Смиренником, а тем более постником или аскетом его никак не назовешь. Когда он с братией работал в Боровске, игумен Пафнутий запретил художникам вкушать «яства и пития мирские» в обители, дабы не подвергать соблазну монахов. Уговорились они кормиться в соседней деревне. Поначалу все шло согласно данному слову. А потом, видимо, мастеру надоело ходить каждый раз в деревню, да и от работы жалко было надолго отрываться. Однажды велел он подмастерьям принести в монастырь жареную баранью ногу, начиненную яйцами. Вечером артель собралась в укромном уголке, чтобы поесть. Дионисий первый принялся за еду, и вдруг отшатнулся: мясо было протухшим. От отвращения и страха напала на ослушника чесотка, заболел он сильно, даже пальцем не мог пошевелить. Пришлось каяться Пафнутию в грехах своих. Лишь тогда праведный старец излечил его. Если отбросить явную назидательность истории, то станет ясно, что Дионисий любил жизнь и не слишком считался с церковными канонами в столь невинных житейских поступках. Не считался он с ними и в творчестве своем.

Большие «вольности» допускал он в живописании исконных и жестко определенных церковью темах библейской или церковной истории — вводил в нее новые сюжеты и образы, намеренно трактовал по-иному старые, переставлял смысловые акценты, по-своему осмысливая священные писания и догматические тексты. Художник не только предавался иным, чуждым ортодоксальной церкви мыслям, но и следовал им. Он первый нарушил традицию иконописцев — не подписывать своих работ, дабы не выказывать непозволительную для смиренного христианина гордыню: ни одного подписанного произведения Андрея Рублева мы не знаем.

А Дионисий на одной из дверных притолок Ферапонтова храма напишет: «В лето 7008 месяца августа в 6 день на Преображение Господа нашего Иисуса Христа начата бысть подписывать церковь, а кончена на второе лето месяца сентября в 8 день на Рождество пресвятые владычица нашея Богородица Мария яря благоверном великом князе Иване Васильевиче всея Руси и при великом князе Василии Ивановиче всея Руси и при архиепископе Тихоне, а писци Дионисий иконнях со своими чады. О владыко всех царей, азбави ах, господи, мук аечиых».

Более того, высказывалось предположение, что Дионисий увековечил себя, жену свою и сыновей в одном из сюжетов ферапонтовых росписей. Смелая и заманчивая мысль — первый автопортрет в русской живописи?! И не столь уже невероятная, если учесть нрав живописца.

А почему ферапонтов монастырь?

До сих пор в своих рассуждениях автор шел строго по пути известных фактов. Но их мало, страшно мало, чтобы понять очень непростую (это-то ясно даже из скудных известий) жизнь художника!

Вот отсюда и начинается «научная гипотеза». Почему прославленный художник на склоне лет своих покидает Волоколамск (по другим сведениям — Москву) и отправляется на несколько лет в глухую северную сторону, в трудное для преклонного старца путешествие? Это известный факт. Каковы причины этой поездки?

Очередная творческая работа? Но Дионисий получал достаточно заказов — и в Успенском соборе Московского Кремля, и в столичном Вознесенском и в Павлово-Обнорском монастырях, а особенно — в Иосифо-Волоколамской обители. Большинство искусствоведов в своих догадках сходятся в одном — серьезные политические и психологические мотивы заставили Дионисия предпринять этот последний свой путь.

Нет, я не отвлекся от боровской находки. Ибо прощальная дорога в Ферапонтов монастырь, как представляется мне, началась в Боровске. Уверен, если бы судьба не забросила Дионисия в Пафнутьев монастырь, иным был бы жизненный путь его и не было столь странного для нас бегства в Ферапонтову обитель и не было бы ферапонтовых росписей Дионисия…

Почему? Попробую объяснить, снова оговорившись, что это всего лишь предположения, догадка. Догадка, явившаяся с помощью «логичной» фантазии на основе фактов. Работая в Боровске, Дионисий знакомится с игуменом Пафнутием и с его ближайшим учеником Иосифом Волоцким, главой «иосифлян», непримиримым врагом всякого рода ересей «нестяжателей», получивших широкое распространение на Руси в конце XV — начале XVI века. Знакомство, очевидно, переходит в дружбу, во всяком случае, в привязанность.

Трудно понять, на чем она зиждилась. Уж очень разные они были: свободный художник и религиозный фанатик. Человек широких демократических взглядов в жизни и творчестве — и жесткий, безжалостный преследователь всех тех, кто отклонялся от догматов веры. Творец пытливый, оспаривающий многие религиозные истины, — и неукоснительный проводник этих истин. Как можно объяснить доброе отношение друг к другу таких идейно, духовно, психологически несовместимых личностей?

Однозначного ответа тут нет. Их связывала, очевидно, любовь к искусству. Оба они придавали большое значение живописи в общественной и политической жизни. Безусловно, подкупало живописца и огромное уважение, с которым относился к нему Иосиф Волоцкий и другие «иосифляне». Наконец, они давали художнику заказы, не ограничивали его творческих желаний и поисков, высоко ценили «дионисиево письмо». И это тоже было важно для художника, зарабатывающего кистью себе на жизнь.

По этим или другим мотивам Дионисий оказывается в лагере «ревнителей веры». Предводитель «иосифлян» энергично защищает «право» церкви и монастырей на владение землей, утверждает превосходство «священства» над «царем». Дионисий — сторонник Иосифа Волоцкого в его конфликте с великим князем московским.

После смерти Пафнутия Иосиф Волоцкий отказывается возглавить братию, демонстративно уходит под Волоколамск и здесь основывает собственный монастырь. А дело было еще и в том, что Боровск принадлежал великому князю московскому, а Волоколамск входил в удел князя Бориса Волоцкого, врага Ивана III. По преданию, он берет с собой из Пафнутьевой обители только икону Богоматери «дионисиевого письма» — знаменательная деталь. А вскоре приглашает художника в свой монастырь, где Дионисий плодотворно работает многие годы.

Недавно искусствовед и реставратор Н. К. Голейзовский исследовал до сих пор мало изученное произведение древнерусской литературы «Послание иконописцу» Иосифа Волоцкого. Он доказал, что это произведение предназначалось Дионисию. В «Послании» этом Дионисий величается весьма почтительно и многозначительно: «возлюбленный и духовный брат», «самому ти начало художнику (то есть главе живописи!) сущу божественных и честных икон живописанию».

Написано «Послание» в период наивысшего подъема еретического движения. Страстно выступает Иосиф Волоцкий в защиту иконописи. С большим пониманием доказывает ее большое общественное и художественное значение! Резко обрушивается на инакомыслящих и их покровителя — Ивана III.

Неудивительно, что великий князь не чтил адресата Иосифа Волоцкого. Как утверждает Н. К. Голейзовский, мы не знаем ни одной работы Дионисия, выполненной по заказу московского государя. Весьма показательный факт! Не случайно поэтому имя мастера не упоминается в документах великокняжеского двора, в частности в упоминаемом уже придворном летописном своде 1479 года, но превозносится в древних летописях, оппозиционных Ивану III, особенно в житиях Иосифа Волоцкого.

Еретичество выходит из дворцов на улицу и приобретает не только антицерковный, но и антифеодальный характер. Это пугает Ивана III, и к началу 1500 года он мирится с церковью, с «иосифлянами» и всячески открещивается от своих былых «заблуждений». Бывших своих любимцев и сторонников великий князь посылает на костер, на плаху палача. «Иосифляне» торжествуют, но торжество «иосифлян» оборачивается духовной драмой для Дионисия. Он не может принять столь страшные меры отмщения. К противникам со стороны наставников своих. Претит ему изуверство и бессмысленная жестокость. Не может он оправдать своевластие и нетерпимость Иосифа Волоцкого, применяющего к еретикам метод «частого бредня» и требующего больше пыток и казней.

Рушится его вера в Иосифа Волоцкого. Он жаждет уйти от тяжелой, мрачной действительности. Вдали от склок и свар победителей, от казней побежденных он хочет исповедаться своим искусством, в фресках оставить завещание потомкам. Дионисий уезжает в далекую обитель.

Росписи Ферапонтова монастыря относятся, по общему мнению, к самым высоким достижениям древнерусской живописи. Говорят они о мире ликующих и праздничных чувств, радостях жизни, о великой надежде человека и о вере его. Весь строй росписи, ее краски — это внутреннее просветление, ощущение радости бытия, глубокое сочувствие людям и любовь к ним. Образы, созданные великим мастером, не пугают человека потусторонними карами за грехи и слабости земные, а, наоборот, призывают к любви и радости земной, к благожелательности и доверчивости, к миролюбию и терпимости.

Это — жизненное кредо самого Дионисия. В ферапонтовых фресках нет ни утомления, ни усталости, ни грусти человеческой осени. Мудрый старец жизнелюбив и радостен. Его речь свободна, ясна и красива. Живопись изысканна, нарядна, торжественна. Кистью своей он бросает вызов и церкви, и князю. Это понимают. И не прощают…

В 1551 году Стоглавый собор поставил своей целью восстановление старины, ибо «поисшатались обычаи и самовластие учинилось по своим волям и прежние законы порушились». В живописи собор обращается к авторитету «старых писем и греческих». Рекомендуется писать в старой по отношению к середине XVI века манере — «…писати иконописцем иконы с древних преводов, как греческие иконы писали и как писал Ондрей Рублев и прочие пресловущие иконописцы». И Дионисий, естественно, скажете вы?

Собор недвусмысленно определил свое отношение к великому мастеру. Точность указаний Стоглавого собора подтверждает подлинник конца XVII века, принадлежащий С. Г. Строганову. В помещенном здесь «Сказании о святых иконописцах», насчитывающем четырнадцать имен русских художников с XI по XVII век, нет… Дионисия?!

Быть может, поэтому через несколько лет после Стоглавого собора сносится церковь Рождества Богоматери в Боровском монастыре, уничтожаются фрески Дионисия и его товарищей… Быть может, поэтому о его последней и самой грандиозной работе — фресках Ферапонтова монастыря — летописи и московского двора, и оппозиционных ему кругов упорно молчат…

Прославленного художника забывают на четыреста с лишним лет. Забывают до той поры, пока имя его не возвращает нам В. Т. Георгиевский.

Дионисий? А может быть Митрофан?

А принадлежат ли фрагменты фрески кисти Дионисия? Вспомните, что говорится в Житии Пафнутия Боровского «… живописцев Митрофана инока, и Дионисия и их пособников…» Как видим, имя Дионисия в списке создателей фресок стоит на втором месте после Митрофана. Это не случайно. Обыкновенно в древних сообщениях об авторах росписей имена их следуют в порядке старшинства, значимости, опыта. Таким образом, Митрофан руководил работами в церкви Рождества Богоматери.

Но кто он, Митрофан-иконник? До самого последнего времени, кроме вот этого беглого упоминания, о нем ничего не было известно. Но совсем недавно появились статьи В. И. Антоновой и Б. Н. Флори, исследовавших сборник копий старинных грамот московского Симонова монастыря. Вот в них-то и нашлись сведения о Митрофане.

В купчей, датированной между 1445 и 1453 годами, Митрофан-иконник оказывается среди самых почетных и значительных представителей монастырской братии. Он числится в списке соборных старцев Симонова монастыря третьим (после строителя и ювелира). В другой грамоте — от 1460 года — Митрофан именуется торжественно «преподобным отцом».

Известность его связана, конечно, с его профессией. Недаром его имя пишется обязательно с определением «иконник». Вероятно, он руководил иконописной мастерской монастыря, где и оказался юный Дионисий учеником.

Симонов монастырь в XV веке является одним из центров изобразительной культуры Московии. Его основатель, игумен Федор, по преданию, написал первое изображение Сергия Радонежского. Здесь в первой половине XV столетия работал видный древнерусский художник Игнатии Грек.

Сохранилась даже поясная икона Спаса, созданная в середине XV века в Симоновом монастыре (она находится сейчас в Калининской картинной галерее). Написанная, быть может, Митрофаном или Игнатием Греком, она для нас интересна тем, что послужила школой для молодого Дионисия. И, может быть, этому прототипу он последует много лет спустя, изображая своего Спаса на фреске в куполе собора Рождества Богоматери в Ферапонтове…

Заказ же на роспись в Пафнутьевом монастыре, возможно, предложили Митрофану, а он взял с собой Дионисия, необычайно талантливого своего подмастерья. И, быть может, роспись в Боровске стала последней работой Митрофана?

И тогда росписи, обнаруженные в Боровске, возможно, принадлежат кисти не Дионисия, а Митрофана. Почему бы и нет? Но в этом случае мы получаем единственное произведение большого древнерусского художника, учителя Дионисия. Такая находка — событие выдающееся. Ведь о живописцах русского средневековья, особенно времени «зияющего пробела» между Рублевым и Дионисием, почти ничего не известно. И любые документы, а тем более памятники, представляют огромнейшую ценность.

…Вглядываюсь я в продолговатый «лик». И он спокойно, задумчиво, таинственно, словно сфинкс, завораживает меня. Дионисий?!

Автор: Е. Кончин.