О том, что искусство психотерапевтично по своей сути, известно давно, и медицина во все времена пыталась это использовать. Психоэстетотерапия включает многие виды искусства, но наиболее изученным и универсальным является музыкотерапия. Достаточно отметить, что учение о лечебном воздействии музыки («ятро-музыка») появилось уже в конце XVII столетия. Однако как в древних ритуальных действиях, так и в современных приемах использования музыки, живописи, поэзии, сценического искусства во врачебных целях, речь идет преимущественно о воздействии на больного конечного продукта творческой деятельности. В нашем методе терапевтический эффект вызывает не только конечный результат, но и сам процесс творчества.

К началу первого сеанса готовится полукруглая или круглая гладкая пластилиновая масса. Впоследствии черты лица как бы «выбираются» из материала, то есть удаляется лишнее. Внимание присутствующих с первых же минут приковано к портрету больного, и нет необходимости определять тему диалога или реплик. Почти сразу выявляются и черты отличия данного метода от профессионального искусства — поскольку портрет не является самоцелью, врач-скульптор делится с присутствующими своими планами, переживаниями, сомнениями. Он настолько открыт для критики и контроля даже со стороны случайных посетителей, что его авторитет мастера разрушается с такой же скоростью, как и авторитет врача. Так создаются предпосылки для совместного творчества.

Интуитивно определяемое время окончания работы над скульптурой вместе с фотографированием и порой долгими паузами, вызванными обсуждением достигнутого, в совокупности определяют ритуал излечения. Стадии формирования скульптуры, запечатленные на слайдах, в дальнейшем становятся опорными пунктами для описания текущего состояния, динамики психического статуса больного. Любопытно, что незавершенный портрет привлекает значительно большее внимание присутствующих, чем законченное произведение. В этом тоже коренное отличие метода от профессионального искусства, где эмоциональное обсуждение, как правило, имеет место не в процессе, а после окончания работы над портретом.

Нередко врач после трудной работы остается наедине с незавершенным портретом, долго созерцая его, лишь притрагиваясь, но ничего не меняя. В эти непредусмотренные часы он крайне интенсивно (пик напряжения) переживает состояние больного, взятые на себя обязательства, что может сопровождаться чувством опустошенности, беспомощности перед поставленной задачей. Как следствие иррациональной работы интеллекта (инерция прерванного диалога) появляются на той же доске нарисованные пластилином некие обобщенные образы, которые в итоге облегчают продвижение следующего этапа. Этот «сон» возле мольберта способствует накоплению творческого потенциала для сложной процедуры лечения.

Таким же иррациональным можно считать и пребывание больного наедине со своим незавершенным портретом. В подобном созерцании он может пребывать по нескольку часов, не обращая внимания на то, что он остался один. Что происходит с больным в эти часы, не удается выяснить — можно лишь подсмотреть, как он «привязывается» к своему рождающемуся образу. Об этом больной не только не хочет, но и не может высказаться, хотя со стороны кажется, что он довольно энергично общается со своим портретом. Пластилин как бы на равных участвует в диалоге пациента и врача, «говорящая» скульптура становится катализатором лечебного процесса.

Достигнутое на предыдущем этапе изображение с легкостью разрушается, уступая место новой версии. Тем не менее, произведение искусства развивается по своей внутренней логике, вмещая в себя все промежуточные этапы. В эстетически завершенном виде оно выявляет то общее, что было свойственно всем стадиям, как бы отражая основной мотив работы — излечение больного. Указанная идея косвенно подтверждается в еще не до конца понятом мной явлении, имеющем место во время портретирования больных.

Завершая портрет уже фактически здорового человека, я каждый раз вынужден осознавать, что выражение на портрете, или, как говорят художники, настроение, соответствует тому, когда больной впервые обратился за помощью, а глина еще представляла собой аморфную массу. Это так же парадоксально, как и идея, заложенная в «Портрете Дориана Грея» Оскара Уайлда, где портрет стареет под действием времени и порочных страстей натурщика, сохраняя ему вечную молодость и ангельскую красоту. Иными словами, если в большом искусстве многое приносится в жертву ради достижения эстетического идеала, то в нашем случае улучшение психического состояния модели стоит на первом плане, а эстетические задачи при всей их полноте играют лишь подчиненную роль. Только при таком подходе творческий процесс (святая святых художника, его собственность и табу для окружающих) начинает «питать» сеансы психотерапии.

Итак, в моем воображении формируется образ врача, создающего в процессе врачебной деятельности произведения искусства. Последнее должно быть исполнено в реалистической манере на достаточно высоком профессиональном уровне. Непременное присутствие портретного сходства диктуется необходимостью реконструкции зеркального двойника больного, что приводит к нормализации диалога с самим собой и возобновлению отношений с внешним миром. Даже здоровый человек, обретая свой образ в произведении искусства, испытывает сильное волнение. У больного же, когда происходит прорыв аутизма, — отстраненности от внешнего мира, — это состояние протекает так бурно, что кульминацию он, как правило, забывает.

Однако не только эмоциональный контакт, дезактуализация болезненных переживаний преследуются в процессе портретирования, необходимо помочь больному заново «прожить» весь более или менее длительный отрезок времени от первых признаков искаженного восприятия себя до момента обращения за врачебной помощью. Этот «вакуум», сохраняющийся при фармакотерапии, обрывает связь между прошлым и настоящим, препятствует экстраполяции в будущее. Он заполняется в сеансах психотерапии методом Скульптурного портрета.

Перед началом многочасового изнурительного лечебного процесса врачу необходимо сформулировать проблему, которую предстоит решать, выбрать так называемую «мишень», на которую направлена терапевтическая активность. При таком обобщенном подходе, как реконструкция зеркального образа больного, невозможно ориентироваться на отдельные симптомы, симптомокомплексы и даже нозологические формы психического страдания.

Необходимо отметить, что портретная терапия мыслится внутри клинического подхода как попытка развить и даже реабилитировать его в условиях психофармакологической революции. Ведь именно клинический метод создал уникальный инструмент для получения словесного портрета больного, а также для моментального среза его текущего состояния. В основе клинического метода — принцип систематизации патологического материала. Это один из самых емких резервуаров для накопления информации о больном, которая необходима для того, чтобы врач-портретист «пропитался» болезнью своей модели, чувствовал динамику его состояния. Переводя акцент на более общую проблему в процессе терапии, я больше нуждаюсь в использовании психиатрических и неврологических знаний, чем типичный врач в стационаре, для которого вполне достаточно небольшого количества информации из последнего справочника, а также новейших данных по применению психотропных средств. Все остальное — роскошь и может украсить лишь досуг практического врача.

Автор: Г. Назлоян.