В последние годы работа в хозрасчетной поликлинике освободила много времени и позволила мне использовать скульптуру в качестве самостоятельного метода лечения. Больные предварительно проходили обследование у невропатолога, патопсихолога, психиатра, в клинической лаборатории. Результаты обсуждались с больным и его родственниками, разъяснялась им техника лечения и, если заинтересованная сторона продолжала настаивать на лечении портретом, назначалось время первого сеанса. На сеансах непременно присутствовал клинический психолог, который помимо обследования вел протокол, а также фотограф. Так скульптурное, портретирование из средства общения и снятия резистентности к препаратам превратилось в самостоятельный ритуал врачевания, финал которого определяется эстетической завершенностью портрета.

Здесь выявилось еще одно отличие от чисто научной медицины, где есть начало лечебного процесса, продвижение, но нет конца. Таким образом, вначале проводится обследование, и определяются «участники» сеансов психотерапии — все они, наряду с больным, ознакомлены с техникой лечения и ожидают выздоровления после окончания работы над портретом. Сеансы не ограничены во времени и могут длиться от нескольких минут до сорока и более часов. Не ограничивая во времени лечебный процесс, я пробуждал в себе подлинно нравственные переживания по отношению к больному, а у него — по крайней мере, доверительное отношение к предстоящей совместной работе.

Требование точного воспроизведения лица порождает и требование точного определения своих целей и суждений — основной конфликт между врачом и пациентом, который продуктивно преодолевается по ходу работы над портретом.

В профессиональном искусстве, где могут быть допущены различные интерпретации лица вплоть до полного зеркального несходства, разговоры на тему «похож — непохож» признак плохого тона. Во время лечебного портретирования ситуация иная. Отождествление себя с портретом — главный источник выздоровления. Оно цементирует весь ритуал психотерапии и выявляется уже с первых минут работы, хотя и на станке лишь аморфный кусок глины или пластилина. Развитие реалистической (аналитической) оценки своего лица порождает сильные потрясения, разрушающие привычный ход мышления больного, «привязывает» его к своему зарождающемуся образу, заставляет часто (иногда «тайно») подходить к зеркалу с целью изучения отдельных деталей, идентификации с портретом.

Это не может не отразиться и на выборе понятий, которыми выражаются актуальные переживания, ведется диалог. К примеру, один из моих больных, когда на станке была лишь грубая маска, спросил: «Неужели у меня такой угол рта?» — подошел к зеркалу, проверил и вернулся с неопределенным выражением лица. Других больных удивляет форма уха, носа, рисунок глаз, губ, не говоря уже о восприятии целого. Такого рода незрелость распространяется и на понятия и принципы, необходимые для творчества и социализации. Незнание деталей своего лица сопровождается еще большим незнанием лиц своих близких — жены, ребенка, матери, отца, братьев и сестер. Таким образом, вместе с усвоением реалистического взгляда на свою внешность, в диалоге усваиваются и фундаментальные категории общения, устанавливается гармония между аутистическими и реалистическими функциями мышления.

Отождествление себя с портретом после каждого сеанса повышает ценность психотерапии. Возникает и развивается ситуация сопричастности, соучастия и творческого сотрудничества. Нередко перед врачом встает стена молчания или резонерства, сверхценных или бредовых переживаний больного, его мнительность и негативизм кажутся непреодолимыми. В процесс отождествления включаются невольно и все присутствующие (даже случайные) — так прокладывается «тропа» для осознания своей болезни. Собственно искусствоведческие мотивы при обсуждении сведены к минимуму, внимание сконцентрировано на том изображении, которое в данный момент возникло на глине или пластилине. Отождествление себя с изображением начинается задолго до истинного портретного сходства — при моих резких движениях во время работы лицо больного иногда дергается, он просит: «Не колите меня, не бейте меня!».

Параллельно с работой над портретом возникают и развиваются бурные обсуждения деталей лица больного, который настолько «включен» в этот процесс, что нередко на своем лице бессознательно повторяет движения скульптора — разглаживает его, потирает и т. п. Это создает значительное эмоциональное напряжение, а в кульминационных моментах — интенсивную разрядку накопленных переживаний. Подобные явления известны и профессиональным портретистам, однако в мастерской художника они вторичны и гасятся потому, что самостоятельной ценности не представляют.

Интерес больного к своему зарождающемуся образу настолько высок, что временами приходится прерывать работу, чтобы позволить больному уединиться перед зеркалом или даже предложить ему что-то доработать на скульптуре.

Автор: Г. Назлоян.

P. S. Интересно можно ли применить описанный выше метод арт терапии, скажем для лечения жирового гепатоза печени или еще каких то болезней? Ведь не секрет, что причина многих наших заболеваний кроется именно в психологии, душе, «рыба гниет с головы», — говорит народная поговорка, и конкретные недуги на физическом уровне являются следствием неполадок в душе. Портретирование же помогающее восстановить душевную цельность пациента, вполне возможно, что косвенным образом приведет и к исцелению от прочих болезней.