В сравнении с психоаналитической техникой портретирование не нуждается в концептуальной интерпретации, расшифровке отдельных высказываний, сновидений, поступков больного, так как его переживания группируются вокруг реконструкции зеркального образа средствами искусства. Говоря метафорически, переживания больного декодируются в эстетических категориях, они посредством врача-скульптора питают их рост и завершение. Таким образом, обращение с больным в процессе портретирования отличается предельной простотой и универсальностью.

После предварительного знакомства с больным, детального терапевтического, неврологического и патопсихологического обследований выслушиваются жалобы, определяется психическое состояние и ставится предварительный диагноз. Наряду с этим формируются эстетические задачи врача-портретиста, то есть уже с первых минут общения происходит слияние эстетических и нравственных переживаний врача.

Ощущение любви и сострадания становится необыкновенно отчетливым и сильным, как только принято решение начать работу над скульптурным портретом. Патологические высказывания, мимика и жесты больного перестают раздражать и утомлять — все вписывается в его эстетический образ. Это особое состояние длится вплоть до того гипотетического момента, когда предстанут, с одной стороны, эстетически завершенный портрет и научный отчет о проделанной работе, с другой стороны — бывший пациент, преодолевший психический дискомфорт. Следовательно, к традиционным критериям выздоровления прибавляется новый, эстетический. Именно он и определяет время окончания курса лечения, ибо портрет не может быть реализован без положительных сдвигов в психопатологической картине заболевания. Об этом хотелось бы поговорить подробнее.

Как известно, рождение любого произведения искусства обусловлено довольно сложной по своему содержанию этической «сверхзадачей», многие стороны которой подробно освещены в литературе. В нашем случае эта «сверхзадача» вытесняется сугубо врачебными категориями и определяется другой структурой отношений «художник и модель». И, поскольку все иные мотивы замещены, единственным двигателем искусства врача-портретиста остается чувство сострадания и своей ответственности перед данным больным. Эта «емкость» сразу наполняется конкретным содержанием — жалобами и откровениями больного, проникающими в самую суть эстетических переживаний врача.

С другой стороны, врач как художник «невротизирован» предстоящей работой над портретом. Таким и застает его больной уже на первом сеансе психотерапии. Преодолевая удивление и скрытое недовольство тем, что вместо привычной беседы врач занят лепкой из пластилина или глины, он попытается обратить внимание на свою личность, то есть на заведомо отшлифованные жалобы и подкрепленное перед визитом «сопротивление». В ответ он может услышать сходные в эмоциональном плане откровения самого врача. Некоторое чувство смущения на первых порах проходит, поскольку больной осознает, что занимаясь скульптурой, врач значительно больше ожидаемого сосредоточен на нем; что помимо созданных и подготовленных для беседы формулировок насущных переживаний изучается и материализуется знакомый с детства, во многом уже вытесненный и искаженный его реальный образ; что врачу незачем прибегать к различным «коварным» приемам для проникновения в мир его интимных переживаний, запретных даже для самого больного. А с появлением первых черт портретного сходства так называемое «сопротивление» сразу и необратимо преодолевается.

Участие больного в процессе создания его зеркального двойника опосредовано, оно проявляется в потоке откровений, адресованных врачу. Тем временем врач как художник, растворяясь в своем произведении, идентифицирует себя с больным, теряя при этом собственные защитные механизмы. Он «заболевает» болезнью, которую должен вылечить. Так, больной и терапевт вовлекаются в единое «психическое поле», центром которого становится развивающийся по канонам искусства скульптурный портрет. Трудно передать структуру и силу того эмоционального заряда, который возникает в самом начале и не теряет силы на всех этапах психотерапии. Отмечу, что известные техники психотерапии, разработанные для преодоления «сопротивления», проникновения в интимные или вытесненные переживания больного, при портретном искусстве оказываются излишними.

Таким образом, наряду с облегчением контакта работа над портретом приводит к определенным терапевтическим результатам. Происходит расслоение, упрощение, редукция основного синдрома заболевания. Смена синдрома происходит иногда так плавно, что участвующие в сеансах специалисты и даже сам портретист недоумевают: «Где та болезнь, которую мы обсуждали вчера? Куда она улетучилась? Может быть, была допущена диагностическая ошибка?» Но кипа документов из солидных психиатрических учреждений заставляют настроиться на серьезный лад и продолжать начатое дело.

В первые несколько лет работы в стационаре терапия портретом сочеталась с планово назначаемыми психотропными средствами. Это помогало снятию устойчивости, резистентности к некоторым лекарствам, фиксированности больных на своих переживаниях, упорядочиванию их поведения, расширению коммуникативных возможностей. В этой связи удавалось избегать назначения сильнодействующих лекарств (из больших нейролептиков), а также шоковых методов терапии. Совмещение портрета и психофармакотерапии, хотя и представляется наиболее целесообразным, выглядело недостаточно доказательным, так как возможные оппоненты всегда могли бы сослаться на неизученное действие лекарств и их сочетаний.

Но прежде чем использовать рассматриваемый метод в качестве самостоятельного лечебного фактора, предстояло первые опыты превратить в навык, испробовать лечение на разнообразном контингенте психиатрического стационара, достичь профессионального уровня, как в технике беседы, так и в технике портретирования.

Очевидно, не стоит рассказывать о долгом поиске материала (дерево, стекло, камень, медь, бронза) и о выборе инструментов. Достаточно отметить, что человеку, не получившему специального художественного образования, нелегко достичь высоких результатов. Естественно, приходилось чаще обычного посещать музеи и картинные галереи, воспроизводить работы любимых художников (Ван-Эйк, Босх, Верроккио, Донателло), много времени проводить в мастерской крупного портретиста, любезно разрешившего наблюдать процесс своего творчестве.

На протяжении многих лет лучшими ценителями работ моих были родственники больных, санитары, медсестры и врачи. Иногда кабинет, где проходили сеансы и стояли законченные работы, заполнялся до отказа. Бурно обсуждались проблемы: «хорошо — плохо», «похож — непохож» и т. п. Самых любознательных я просил участвовать в работе, вносить свои поправки. Все это вместе взятое сопровождалось веселым общением, в которое вовлекался и сам портретируемый. Это была выставка, которая никогда не закрывалась.

По линии медицины устраивались конференции, дискуссии, разборы, а наиболее скептически настроенных коллег-психиатров я пытался убедить делом, как это было с портретом Анны Н.

Таким образом, набрав в течение многих лет необходимый материал, я счел возможным разработать метод терапии и углубленного анализа психических заболеваний, который, хотя и не подлежит стандартизации, значительно упрощает традиционные техники психотерапии, вводит новые критерии нормы и патологии, а также отношения «врач — больной». Как уж отмечалось, одна из основных отличительных черт указанного метода заключается в том, что в процессе портретирования не строится, а активно разрушается авторитет портретиста как врача.

Это важное условие, без которого невозможна максимальная отдача творческих сил и успешное завершение портрета. Всякие попытки со стороны больного и присутствующих восстановить авторитет врача стихийно отметаются, в беседе спонтанно возникает образ третьего лица (с известной идеализацией), от которого якобы исходят теоретические принципы лечения, идеи и который является объектом веры, опорой и надеждой врача. Не менее часто приходится ссылаться на мнение тех или иных представителей культуры, цитировать канонические книги. Все это происходит бессистемно, в форме свободных ассоциаций. Как следствие разрушения авторитета врача игнорируются повторы в жалобах больного, разрушается фиксированность на патологических переживаниях. Такой необыкновенно бурный (нередко конфликтный) процесс приводит к накоплению больным положительных эмоций, к активизации реалистического мышления и тем самым — к упрощению синдрома. Одновременно посредством скульптуры создается зеркальный образ пациента.

Продолжение следует.

Автор: Г. Назлоян.

P. S. Духи вещают: А еще помимо арт-терапии портретированием порой могут оказаться весьма эффективными и другие формы арт-терапии, например театром. Ведь порой из душевнобольных людей получаются просто великолепные актеры. Вполне возможно, что лучшие спектакли в Москве, Питере и других городах стали бы еще лучше, если б к ним привлечь именно таких людей, которые с помощью театральной игры, великого театрального искусства смогли бы исцелиться от своих психологических недугов.