Власть у нас понятие интимное, происходит от слов «владеть», «обладать», вплоть до насилия. Власть как сласть. На противоположном конце беспомощность. Между этими словами мы все и размешаемся. Психологию власти трудно понять, не возвратившись снова к странному (страшному?) сходству трех самых населенных мест — больницы, тюрьмы и школы. Там люди отданы во власть. «От сумы да от тюрьмы не зарекайся» — давняя мудрость. А от власти?

В стенах школ и больниц выбор резко сужается. Причем дело не только в изоляции (изолируются от мира монахи, отшельники и затворники, творцы, ушедшие от суеты, но это — их собственный выбор), нужна еще программа действий, рутинная и однообразная, имеющая характер рациональный и полезный для человека или для общества. Медицинские и педагогические процедуры обладают оттенком священнодействия. Они должны выполняться свято, с верой в отдаленный — и возможно, недостижимый — результат, без сомнений и пересмотров. Кто-то знает, кто-то решил, что это принесет пользу. «Корень учения горек…» и горьки лекарства.

Эта власть надлична. Учителя и врачи приходят и уходят, а система остается. При такой системе каждый, кто получает имя учителя или врача, получает в руки колоссальную власть. Это не их могущество (могущество — общества и науки), но это их власть. Они получают больше, чем хотели, но не отказываются. Они владельцы власти.

По одному из определений, «власть — это возможность и способность сознательно или бессознательно производить эффекты на поведение или эмоции другого человека». Как мы видим, в определение власти включены, по крайней мере, две стороны. То есть сущность ее зависит от реакции другого. Этот другой может сопротивляться, может игнорировать, может подчиняться. В школе власть это возможность производить впечатление на беззащитного человека — ребенка. Школа — особое место, где способность к власти над маленькими детьми есть и у неспособных. Неспособная власть, или власть неспособных.

Если еще немножко позволить себе посравнивать, то в лагере настоящая власть (осознанное насилие) принадлежит настолько могущественому государству, что осуществлять ее могут подонки и дегенераты. В больнице, напротив, насилие и боль принимаются добровольно, власть, могущество принадлежит науке, медицине, а осуществлять ее может только хорошо обученный персонал, но чем ниже уровень, тем ближе к ГУЛАГу (самая страшная зависимость — от санитарки). В школе власть в принципе принадлежит обществу, которому нужно воспитывать детей и которое навязывает родителям свои услуги (Школу миновать нельзя.) Здесь власть носит добровольно-принудительный характер.

В результате персонал, служители власти и общества в школе должны быть обучены слегка, но по одной схеме и в большом количестве. Соответственно, уровень может быть очень разный, и возможны ситуации, когда учителя значительно ниже по уровню своего образования и культуры, чем родители ребенка. И, тем не менее, учит ребенка этот учитель, а не родители, и власть принадлежит ему. Иногда приходится наблюдать удивительные случаи зависимости и подчинения в совершенно невероятных ситуациях.

Так, несколько лет назад началось поветрие устраивать классы коррекции, куда, конечно, постарались сбросить всех неугодных учеников. Многих детей объявляли слабоумными (сами учителя!). С одной такой девочкой восьми или девяти лет от роду пришли ко мне ее родители проконсультироваться. Они поверили, что девочка не такая, как все, смирились с тем, что ей придется перейти в класс коррекции, но все-таки на всякий случай разыскали психолога — убедиться. Ведь все, что делалось и делается еще до сих пор во многих школах — делается без специалистов вообще. И решение, кто умный, а кто нет, кого в какой класс отбирать, принимают сами учителя.

Та девочка оказалась умненькой и контактной. По тестам на логические способности результаты ее были значительно выше средних для данного возраста. Все другие показатели тоже были в норме. Совершенно обескураженная, я спросила родителей, на каком основании учитель (начальных классов!) решил вдруг, что девочка слабоумна? Оказалось, что у этой учительницы надо решать примеры на время. Кто систематически не укладывается — тот неспособный. Очень просто.

Долго думаешь — значит, умственно отсталый. И учила бы дальше как миленькая, да тут появились классы коррекции («могущество» педагогической науки?) и появилась возможность власть употребить. Власть здесь примитивна и, средства тоже. Ты хороший сюда, ты плохой — туда. Но мы-то уже знаем, как сказывается на развитии личности эта простенькая процедура. Ребенок сопротивляться не может. А родители? Они пришли ко мне, (кстати, это уже сопротивление, сколько таких родителей никуда не пошли проверять и сомневаться), но не сразу мне поверили. А поверив, обнаружили полную беспомощность: как же быть, ведь обратно в тот же класс ее не возьмут! Другого пути нет — только в класс коррекции. Глядя на них, можно было подумать, что они получили на руки судебный приговор. Мысль о другой школе, о другом учителе казалась крамолой. Только после того, как мы подробно обсудили особенности девочки, ее путь развития и то, какой учитель ей нужен, наконец что-то сдвинулось в их сознании. Наконец они стали думать о своей ответственности за судьбу своего ребенка, а не о своем долге перед Системой.

«Как же вы могли поверить, что ваш ребенок слабоумный? — удивляюсь я. — Ведь восемь лет на ваших глазах девочка росла и развивалась совершенно нормально». «Но мы думали, может быть, действительно они что-то видят, — она плохо учится». Вот вам беспомощность, вот вам неумение доверять самим себе, вот вам превосходный объект власти. Бери и манипулируй, голыми руками. Фантастично то, что эти молодые люди здоровые, веселые, вроде бы неглупые и с хорошими профессиями, любящие свою дочь — оказались зависимы в такой степени от слова немолодой необразованной женщины (среднее педагогическое, и то давно). Значит, они чувствовали на той стороне какое-то могущество, которому невозможно сопротивляться.

Могущество власти может даже испугать, особенно с непривычки. Запомнился мне любопытный эпизод. Сиживала я на уроках в начальной школе у разных учителей, чтобы понаблюдать и посчитать, как часто дети прибегают к самооценке на уроке, как часто используют свой внешкольный опыт, воспоминания и прочее, что составляет их «я».

На одном из уроков милая и довольно умелая, несмотря на молодость, учительница предложила детям сочинить рассказ на тему «Осень». Дети с интересом обсуждали, что бывает, когда наступает осень, пытались рассказать, как они проводят время: ходят за грибами, собирают листья. Любопытно было наблюдать, как учительница подводила детей к тому, что хотела услышать. Например, что главный признак осени — дни становятся короче. Если дети называли какой-то другой, она соглашалась, но давала понять, что это не главное. Если признак был важный и связанный с выбранным ею, она просила его уточнить и подводила к тому, чего и добивалась. Все поползновения поделиться тем, как «папа взял меня в лес за грибами», пресекались быстро и умело.

Постепенно были отработаны все фразы, начиная от «Наступила осень. Дни стали короче…» до «Наш класс очень любит осень». (Непростой был путь от «Я люблю осень» до «Наш класс любит»). По этой примерной канве ребята должны были сочинить и написать рассказ по-своему. Рассказ был коротенький, и в конце урока дети один за другим читали то, что у них получилось: «Наступила осень. Дни стали короче. Наш класс очень любит осень».

Бедная девушка! Уже на третьем сочинении она стала краснеть и бледнеть, и, спасая положение, вызвала мальчика Сашу, который во время урока несколько раз пытался предложить другой поворот рассказа, но был осажен за неуместность! Теперь должен был выручать команду. И Саша прочел с большим подъемом: «Наступила осень. Дни… Наш класс любит осень».

Учительница были убита. Она не ожидала такого успеха. А ведь она не диктовала, не навязывала, и детям было интересно. Они столько всего рассказали, а что осталось от этого? И никакого насилия! Власть без насилия, ее никто и не почувствовал. Я спросила растерянную девушку, понимает ли она, что добилась огромного успеха. Она подумала, что я иронизирую. Но я описала ее четкие последовательные действия, благодаря которым все дети поняли, что от них требуется. Разве это не успех? Педагогический, методический успех. Она получила то, что хотела, только немного больше. И этого «больше» сама испугалась. Она испугалась своей власти.

Надо отдать ей должное — другая бы гордилась таким результатом. Я спросила, понимает ли она, что такой результат был неизбежен. А чего она хотела? Владеть умами своих учеников и при этом ожидать самостоятельного мышления и творчества? И еще я спросила, понимает ли она, что если бы хотела творчества от детей, она бы его получила с таким же успехом, но только тогда ей пришлось бы отказаться от эталона. Тогда пришлось бы слушать про поход с папой за грибами. А другой вспомнил бы, что видел ежа и при чем осталась бы осень с ее укороченными днями и любовью всего класса? Готова ли она к такой цене за творчество?

Она добилась замечательного успеха и не поняла этого. Такое стопроцентное совпадение с эталоном редко увидишь, но сличение с эталоном — душа педагогической власти. И вырваться из-под власти эталона, или идеального образца, не так-то просто. Эталонная власть тихая, незаметная и поэтому особенно опасная. Эталону гораздо труднее сопротивляться, чем требованиям дисциплины, которая сопровождается и явным принуждением, и определенными наказаниями.

Хочется привести еще один пример, который я использую уже не в первый раз. Прошу прощения за самоцитату, но пример напрашивается, чтобы его увековечили.

Но это уже смотрите в следующей статье.

Автор: М. Жамкочьян.