Если вы размышляли над вопросом, что такое хорошая педагогика, то в результате, вероятно, пришли к выводу, что сказать это трудно. Потому что настоящая хорошая педагогика связана с потребностями времени — в двух различных смыслах. Во-первых, в различные культурные эпохи существовало разное понимание хорошей педагогики. Во-вторых, когда ребенок растет, хорошая педагогика должна расти вместе с ним. В настоящую эпоху тоже можно найти старые педагогические методы. В дзен-буддистском монастыре, например, вы увидите, что начинающий монах, послушник два года только работает в саду, чистит, убирает, следит за аквариумом и т. д. Но пока он занят подобными делами, он вблизи учителя, мастера. В этом вся суть. Он может наблюдать за мастером, подражать ему — как он ходит, как берет чашку чая,— все, что видит вокруг мастера. Но это не внешнее подражание. Он изучает, каков мастер внутри, подражает ему внутренне.

Так же подражает и хороший актер. Ведь хороший, настоящий актер не наблюдает в каждом отдельном случае подробности поведения, но у него развивается чувство — каков другой человек; и он знает, как этот человек будет смеяться, плакать, жестикулировать. И вот ребенок так же подражает в течение приблизительно семи лет и еще немного позже.

Хорошая педагогика для такого возраста состоит в том, что при ребенке присутствует хороший человек. И это переносится на ребенка. С годами многое изменяется, ребенка надо научить писать, считать. Маленькие дети очень одарены. Каждый здоровый маленький ребенок необычайно одарен. Это можно видеть на примере того, как любой нормальный ребенок научается родному языку. Всем известно, как трудно изучить иностранный язык взрослому. Но здесь хотя бы уже есть родной язык и умение мыслить, думать. А представьте, что перед вами стоит задача выучить иностранный язык, когда у вас нет родного, и вы не умеете думать. И ведь каждый ребенок это может! Вот почему я говорю, что он невероятно одарен.

Вопрос стоит скорее так: каким образом взрослые теряют способности? Куда уходит одаренность маленького ребенка и почему? Как сделать, чтобы она сохранилась для позднейшей жизни или хотя бы для ее части? Это-то и есть цель вальдорфской педагогики.

Обычная педагогика во всем мире совсем другая. Она рассматривает ребенка как маленького взрослого, который просто глуп и не умеет делать многое из того, что умеет взрослый. Поэтому такая педагогика старается сообщить «маленькому взрослому» как можно больше знаний.

А что, собственно, происходит, когда слишком рано хотят сообщить ребенку много знаний? Я поверну вопрос немного по-другому: как можно воспрепятствовать развитию способностей? Например, у ребенка есть математические способности. Как можно воспрепятствовать их раскрытию? У вас есть предложения?

Может надо заставлять его как можно больше заниматься математикой, причем все время проверять, хорошо ли он это делает. Или давать материал в наиболее усложненной форме. Давать в очень сухом виде эти цифры, без всяких образов, оторванными от жизни.

Это все прекрасные предложения. Но широко используется вот такой способ. Математика развивалась долгое время. И очень надежно можно подавить математические способности ребенка, преподавая ему при изучении математики только последнее слово. То есть не проходить с ним все то развитие, которое прошла математика.

Вопрос: — Понятно, что это плохо. Но есть противоположный ход. Ребенку, например, начинают давать аксиоматику Евклида. Или изучение языкознания начинают с самых древних языков — латыни, древнегреческого.

— Это тоже распространено и тоже плохо, но не столь ужасно. В антропософии мы говорим о том, что живем в эпоху души сознательной. И особенность души сознательной состоит в способности человека наблюдать процессы, протекающие в его собственном сознании. С маленьким ребенком невозможно говорить о процессах, происходящих в его сознании, о мышлении, о слове и т. д. У него нет еще души сознательной. (В настоящее время душа сознательная начинает проявляться довольно рано — в 8—10 лет.)

И душа сознательная принесла много плодов. Так, современное естествознание — ее плод, хотя и не самый лучший. Чтобы заниматься естествознанием, нужно иметь определенную развитость душевной жизни. Например, нужно достаточно хорошо мыслить. Наука в свою очередь породила технику. Многие люди пользуются различными аппаратами. Вот, скажем, утюг. Однако знает ли домашняя хозяйка, пользующаяся им, как он устроен? Или знаем ли мы, как изготовляется ванна? Мы окружены вещами, мы используем их, но не представляем, как они сделаны и что составляет их сущность.

Сравним эту ситуацию с той, что существовала в эпоху Богдана Хмельницкого. У него тоже была ванна, но, по всей вероятности, деревянная. И глядя на нее, на простое деревянное корыто, человек знал, как оно сделано, хотя бы приблизительно. Ныне люди приобретают готовые вещи и не задумываются о том процессе, который привел к этому результату — конкретной вещи. Мы, так сказать, одаряемся плодами души сознательной. Иными словами, мы не проходим того пути, который привел к развитию души сознательной. Это значит, что мы живем как бы в плохой школе.

Основной принцип вальдорфской педагогики начинает прилагаться уже тогда, когда ребенок получает куклу, свернутую из простой салфетки. У нее есть голова и какое-то тело. А все остальное, что еще есть в человеке и что можно видеть в кукле, доверено фантазии ребенка. И для ребенка подобная ситуация нормальна. По сути дела ему и этого не надо — можно дать просто, к примеру, кусок дерева, и ребенок прекрасно будет с ним играть и скажет: это ведьма. И он способен даже испугаться ее. Только взрослый не должен говорить: нет, у тебя просто кусок дерева. Ребенок это и так знает, но у него есть фантазия. В следующий момент тот же кусок дерева станет лошадью, а взрослый и не заметит этого.

В России есть прекрасный кукольник Образцов. Он много раз бывал в Будапеште, и я был поражен его искусством. У него много вещей сложных в техническом отношении, но меня увлекло другое. Он взял простой деревянный шарик с дыркой и надел его на палец. И это стало ребенком. Он спеленал его, спел ему, ребенок заснул, проснулся, надо было менять ему пеленку… Потом тот же шар сделался злой собакой, и артист «сдерживал собаку», чтобы она не укусила зрителей, кормил ее и т. д. Это — как в вальдорфской педагогике. Сущность ее — никогда не давать что-то готовое. Не говорят: дело обстоит вот так, и это надо выучить. Дается очень мало, и ребенок должен сам восполнить остальное — фантазией, мышлением, чувством.

Со временем я вообще пришел к идее, что мир создан по принципам вальдорфской педагогики. Просто мы того не замечаем. Я имею в виду теорию познания Штейнера. Я не буду ее сейчас объяснять, но на одном примере попытаюсь сделать понятной для вас.

Представьте, у вас есть хорошая, содержательная книга, к примеру, изречения Будды, Библия, может быть, «Философия свободы» Штейнера. Мы читаем ее, что-то понимаем и на время откладываем. Через года два начинаем читать снова и восклицаем: «Я никогда не читал эту книгу!» Но мы видим в ней свои пометки… Однако теперь она говорит нам совершенно другое. Не потому, что мы забыли свое прежнее понимание: просто способность понимания повысилась. Снова читаем книгу, откладываем, а через два года берем ее опять. Раньше этого предложения не было… И так повторяется десять, двадцать раз.

Что же составляет действительность книги? Каждый раз мы думаем: вот оно! Ведь черным по белому написано… Но при новом чтении книга говорит иное. И опять с пеной у рта мы утверждаем: вот содержание! Когда подобное происходит в пятый раз, мы уже не совсем уверены. Мы на опыте убедились: что-то с этой действительностью не так, она меняется. Меняется в зависимости от того, как мы ее понимаем. Что-то в нас восполняет ее.

Из чего состоит книга? Для тех, кто не умеет читать, — из бумаги и краски, что-то черненькое на бумаге. Кто немного научился читать, тот видит буквы. Кто умеет больше — найдет слова, затем предложения и т. д. Действительное содержание книги зависит от того, насколько мы ее можем дополнить. Это суть штейнеровской теории познания. Ничего другого.

Мир восприятий, в котором мы живем, природа — такая же книга. Мы способны прочесть в ней не очень много. Мы можем назвать в ней какие-то «буквы» — дуб, береза, трава, медведь, волк. Буквы. Больше ничего. Постепенно мы, быть может, научаемся прочитывать больше. Тогда, встретив человека, который видит камень, растение, слона, мы скажем: ты еще не научился читать то, что существует на самом деле. Здесь нечто другое.

Итак, мы живем в окружающем мире, как в вальдорфской школе. То, что к нам приходит «неготовым», мы должны восполнять. И чтобы лучше понимать, мы должны все больше восполнять из нас самих. Почему мы не замечаем этого? Мы делаем мало усилий, чтобы стремиться лучше понимать. Если человек остановился на буквах, ему не приходит в голову, что их можно сложить в слова. И мы не осознаем, что мы постоянно восполняем — скажем, понятиями. Вот почему вальдорфская школа — не что-то выдуманное. Это естественное воспитание, потому что так устроен мир.

Если вы это понимаете, вы понимаете, почему уроки в вальдорфских школах проходят именно так. Чтобы вникнуть в их суть, нужно еще знать, как в ребенке связаны между собой мышление, чувство и воля. У взрослых познание протекает по большей части в мышлении. У ребенка не так. И у древних народов тоже. И у тех народов, которые живут сегодня, как древние. Например, в Бразилии еще встречаются народности, у которых «чувствующее» отношение к природе. Они очень близки природе. Если спросить такого индейца, как выглядит лист дуба в сравнении, скажем, с листом розы, он не знает. И нарисовать не сможет. Как же — ведь он так близко с природой живет! Почему?

Вопрос: — Зачем ему это рисовать, когда он в этом живет?
— Он чувствует. Мы способны узнать дерево, например дуб, только посмотрев форму листьев, кору. Индеец же подходит ближе и чувствует: дуб. Нечто подобное происходит у детей, когда они рисуют дерево. Можно сказать: ребенок недостаточно хорошо наблюдает. И это действительно так. Он воспринимает что-то существенное. И это совсем не реалистично.

Плохой педагог скажет, что рисунок нехороший, неточный. И рисунки древних народов похожи на детские. Выделяется именно что-то характерное, остальное дополняется фантазией, чувством. Внутренне он знает, о чем идет речь. Это разумное чувство. Оно не оторвано от мышления. В таком чувстве растворено мышление. В ходе развития мышление высвобождается из чувства, но очень важно, когда и каким образом. Вот почему впервые годы преподавание ведется так, чтобы понимание сопровождалось чувством. Точнее, понимание должно быть ведомо чувством. Поэтому в вальдорфских школах много занимаются искусством. Именно в искусстве мы понимаем чувством, взрослые тоже. Одним лишь мышлением нельзя ни создать, ни понять произведение искусства.

Продолжение уже читайте в нашей следующей статье.

Автор: Г. Кюлевинд. Перевод с английского (сам автор венгр).