У воображения в науке трудная судьба. Из психологических словарей и монографий мы узнаем, что воображение — это «мышление в образах», «процесс преобразующего отражения действительности», «продуктивная умственная деятельность», но, с другой стороны, утверждают, что оно не мышление, а если мышление, то не только в образах, и, наконец, совсем не продуктивная, а репродуктивная деятельность, заключающаяся в сочетании уже известных элементов. Такую «непрактическую» (так ее тоже называли) способность ума время от времени совсем вычеркивают из числа психологических реалий. Прогнозирование будущего? Но это дело мышления. Хранение и комбинирование впечатлений сознанием? Память. Переработка образов? Восприятие.

Когда же путем сопоставления мнений нам удается прийти к некоему компромиссному представлению о воображении как образной деятельности сознания, протекающей во взаимодействии с мышлением, памятью, восприятием, потребностями, и включенной в жизненную перспективу личности, мы вспоминаем, что существует еще слово «фантазия» со значением «основа художественного творчества», «свободный полет воображения». А кибернетики, между прочим, утверждают, что развитие искусственного интеллекта выше определенного уровня возможно только при наделении робота воображением, только если он научится размышлять в образах. Они говорят, например, что интуитивные механизмы мышления — вовсе не пережитки или «рудименты» сознания, но, напротив, связаны с высшими проявлениями человеческого интеллекта.

Сложные, видно, отношения у человечества с собственным воображением, если тут так трудно даже договориться о терминах. Что же, попробуем сейчас заглянуть в историю человеческого воображения или — это будет не менее ответственно, но менее обязывающее в историю отношений человечества к качеству величайшей ценности.

Как самый «игровой», «архаичный», «детский» из психических процессов, фантазия корнями уходит в детство человека и человечества, заселяет толщу культуры то туманными (мифология, религия, социальная утопия), то более прозрачными (искусство) образованиями.

Как поддерживаются устойчивость и преемственность фантазии в истории? Благодаря сохранению ее социальных задач (наглядно-образная организация опыта), образно-символических средств, эффектов эмоциональной тонизации и снятия напряженности, возможности ориентировать личность в прошлом-настоящем-будущем и, разумеется, сохранению живой опоры фантазии — непосредственного человеческого общения.

История психики познается не так, как Антарктида или атомное ядро, потому что неизменных, универсальных структур сознания, дожидающихся исследователя с его инструментами, нет. Из относительно простых, природных психофизиологических предпосылок общество, по существу, создает свой продукт — психическое свойство или процесс. Контур воображения вырисовывается на пересечении действий многих сил и закономерностей. Воображения, которое меняется со временем, как меняются и его социокультурные задачи. Но оговорка. В психологии, а тем более исторической психологии, категоричность противопоказана. И если иные утверждения в этой статье покажутся вам слишком категоричными, считайте, что вы правы, и делайте соответствующую скидку — не статье, конечно, а этим суждениям.

Фантастичен ли миф?

В научном лексиконе словосочетание «первобытное воображение» обычно выступает в паре с термином «мифология». Каждый современный школьник должен знать, что мифология — это фантастическое отражение явлений природы и общества. Миф состоит из рассказов о похождениях животных или человекообразных предков людей, дающих начало явлениям природы и установлениям общества. Ограничимся пока этими хрестоматийными определениями, не углубляясь в сложные дискуссии специалистов.

В эпических поэмах «Илиада» и «Одиссея», приписываемых слепому греческому певцу Гомеру, первобытная мифология находит свое блестящее, высокохудожественное завершение. Герои Гомера воюют и путешествуют в окружении сонма стихий, наделенных человеческим обликом и качествами богов. Зверообразные существа, пришедшие из более ранней мифологии, занимают у Гомера подчиненное положение, по отношению, к человекоподобным олимпийцам. Боги вступают с людьми в семейные отношения, участвуют в человеческих распрях, вредят противникам и помогают любимцам советом, а то и мечом на поле сражения.

Необузданность, нелогичность, «аморальность» гомеровских персонажей немало шокировали первых европейских ученых-мифологоведов. Что же касается более примитивных мифов ранней и зрелой первобытности, кишащих чудовищами, то они просто объявлялись вздором, вымыслом, фантазией и выводились за рамки разумного понимания.

Современный исследователь относится к излишествам архаического воображения более снисходительно, знает его закономерности и механизмы. Возьмем наугад одно из выразительнейших мест «Илиады» — сцену противоборства греческого героя Ахилла с рекой Ксанф. Река в образе смертного просит могучего воина не загромождать русло трупами, что мешает ей течь в море, а воевать как надо, в поле. После высокомерного отказа, разгневанный поток (чьи симпатии, к тому же, на стороне противников Ахилла — троянцев) мчится за обидчиком по равнине. Богиня Гера, послав своего сына Гефеста с небесным огнем против реки, спасает героя от гибели. Ксанф пылает и напоминает Гере, что он — тоже бог. Гефест отозван, его огонь гаснет, река возвращается вспять.

Для нас очевидно, что гомеровский человек не знал логического правила А=Б: ведь он отождествляет, а не сравнивает реку с богом и человеком. (Добавим, что при этом он не терял практического отношения к миру; хотя река — это и бог и человекоподобное существо одновременно, из нее пьют воду, в ней ловят рыбу.) Но пралогизм архаической мысли объясним. Она сближала, обозначала одними словами явления, которые несли для нее одинаковый жизненный смысл (такова позиция психолога А. Н. Леонтьева), или объединяла образы на эмоциональной основе (мнение французского этнографа Л. Леви-Брюля).

Другая особенность первобытного сознания — в неразличении общего и единичного, образа и понятия. Но и здесь парадокс разрешается после введения слова «синкретизм»: дологическое мышление использует одни и те же познавательные средства для отражения разных явлений, единичный образ повествования служит своего рода обобщением многих сторон бытия.

Новейшие семиотические исследования идут еще дальше в рационализации и реабилитации древнейших вымыслов, выявляя в словесной ткани рассказов о происхождении людей и вещей четкую последовательность соподчиненных смысловых элементов. Современный французский структуралист К. Леви-Строс утверждает, что миф не менее логичен и взыскателен, чем наука.

Но где же тогда фантазия в мифологической фантастике? Осознаем сразу, что искать в каменном веке воображение в новоевропейском понимании, как фантазирование изолированного субъекта в противовес реальностям мира и логического мышления,— занятие безнадежное. В отличие от героев Гофмана и Достоевского первобытный человек не измышлял иллюзорный мир в противовес миру реальному. В обществе, где каждое практическое действие может обернуться ритуалом, где знания передаются в форме занимательных рассказов, а язык почти не имеет общих и абстрактных понятий, четкого разделения труда между мышлением и воображением быть не может. Ум в таких условиях един и в своих трезвых расчетах и в беспочвенных иллюзиях, мышление и воображение вместе — исходная точка научной логики и художественного вымысла. Из этого единства разовьются и оформятся логико-понятийные и эстетически-образные формы деятельности.

Продолжение следует.

Автор: В. Шкуратов.