А сейчас мы входим в Пропилеи. Прежде к ним вела широкая лестница, остатки которой видны. Мы поднялись по узкой лестнице, сделанной сравнительно недавно, прошли в прохладе между колоннами из пентелийского мрамора, словно из пиленого сахара, пожелтевшего от времени. Колонны эти, расступаясь в центре, оставляют пятиметровый проход — священную дорогу, по которой шли на Акрополь процессии в дни празднеств, въезжали колесницы, вели жертвенных животных. Пешеходы проходили по четырем боковым, более узким проходам.

Все в Пропилеях — торжественный и строгий ритм колонн, приглушенность голосов и шагов, прохлада, неязыческая сдержанность декора — призвано было играть роль прелюдии, создавать у человека, даже у иноверца, даже у варвара, настроение благоговения, достойное для вступления в святилище богини — покровительницы города.

Панк с Кингс-роуд, а может быть, из Бремена, бритый наголо, с двумя оставленными прядями волос, красной надо лбом и зеленой на затылке; сдержанные сосредоточенные японцы; размахивающие, несмотря на жару, руками, шумные итальянцы; нефтяной король из Объединенных Арабских Эмиратов, он с нашего теплохода; корейцы в одинаковых рубашках и с одинаковыми значками; американец, похожий на бунинского господина из Сан-Франциско, и тоже с женой и дочкой на выданье; культурист с обнаженным торсом, босой и без мало-мальски выраженной печати интеллекта на лице и принадлежности к какой-либо нации; две молоденькие беленькие скандинавочки в майках почти до колен, но столь открытых и прозрачных, что простора для фантазии не остается…

В год на Акрополе бывает туристов примерно столько же, сколько коренного населения в Афинах, — около трех миллионов. И, если верить статистике, каждый третий уносит или норовит унести с собой на память священный камушек. Не так давно попался английский преподаватель школы изящных искусств, утащивший большой фрагмент скульптуры. Его посадили в тюрьму. В свое оправдание он мог сказать лишь, что не ожидал столь сурового наказания.

Статистика действует на человека гипнотически.

— Неужели эта пожилая индианка тоже унесет что-нибудь под платьем? — прикидывал я вместо того, чтобы внимательней слушать разноязыких экскурсоводов. — Или вот этот пожилой англичанин, по виду лорд? Впрочем, как раз от лордов-то и не знаешь чего ждать, когда они оказываются на Акрополе. Посол Британской империи лорд Эдджин, получив разрешение оттоманских властей (тогда Афинами правили турки) взять с Акрополя «некоторые обломки камней с надписями и фигурами», своего не упустил и отправил на родину 12 мраморных фигур с фронтонов Парфенона, несколько десятков плит фриза, кариатиду из портика храма Эрехтейона и множество других фрагментов. Лорд Байрон заметил по этому поводу, учитывая шотландское происхождение Элджина: «Чего не сделали готы, сделали скотты» (то есть шотландцы). По-русски это звучит даже более убедительно.

А сколько французы вывезли! В 80-х годах XVIII века посол Франции Шуазель-Гуффье велел своим людям «похищать в Афинах и вокруг них все, что можно похитить».

Грабили римляне и герулы. Византийцы, изгнавшие из Афин последних философов и риторов, Парфенон превратили в церковь святой Софии, уничтожили центральные фигуры восточного фронтона, а статую Афины переделали в Богородицу, вложив ей в руку вместо меча младенца. Грабили крестоносцы, бургундские рыцари, каталонские наемники, короли Сицилии, флорентийцы…

В 1456 году Афины были захвачены турками. В Эрехтейоне расположился гарем, Парфенон стал мечетью, а затем пороховым складом — одного пушечного выстрела хватило, чтобы взорвать чудо света. Некоторые скульптуры еще держались, когда венецианцы взяли Акрополь, и их командующий Мирозини велел снять Посейдона с конями, чтобы отправить домой. Но все скульптуры фронтона рухнули и разбились. А вскоре на Акрополь вернулись турки.

Я вот о чем подумал. Может, не совсем прав был лорд Байрон, может, не стоило уж так припечатывать земляка? Ведь благодаря Элджину памятники Акрополя попали в Британский музей, где они и до сих пор хранятся, и стали первыми подлинными скульптурами Древней Греции, которые увидели европейцы. А не увези тогда шотландец «некоторые обломки камней с надписями и фигурами» и приди кому-нибудь в голову опять устроить пороховой склад…

Мы идем вдоль восточного, главного фронтона, на котором установлены слепки фигур, увезенных Элджином. Экскурсовод рассказывает о Фидии¹. Еще до постройки Парфенона Фидий создал для Акрополя колоссальную бронзовую статую Афины Промахос (Воительницы) и позже для целлы — святилища — двенадцатиметровую статую Афины Парфенос (Девы). Сейчас в центре святилища отмечено место, где стояла статуя. Перед ней был бассейн, чтобы влажные испарения сохраняли слоновую кость, из пластин которой Фидий исполнил лицо и руки богини. Одежды, оружие и украшения были из чеканных листов золота.

Если отпустить вожжи фантазии, то можно представить себе эту статую, огромную, всю в драгоценностях, мерцающих в полумраке зала Парфенона. И туристы — панки, бизнесмены, моряки, баскетболисты — превратятся в торжественную процессию в день Великих Панафиней — праздник, отмечавшийся каждые четыре года.

А еще можно вообразить, как прямо отсюда, с Акрополя, не дав закончить разработку фриза, уводят Фидия, гения, автора великих скульптур, в том числе и скульптуры Зевса Олимпийского в Олимпии — одного из семи чудес света, — уводят в тюрьму по обвинению в святотатстве. Рельефы на внешней стороне щита Афины изображали битву греков с амазонками, и Фидий отважился среди персонажей запечатлеть себя в виде лысого старика, поднявшего над головой камень, а в лице воина, замахивающегося копьем, все сразу узнали черты Перикла². И в воровстве у Афины золота и слоновой кости обвиняли Фидия, а потом судьи хищения, как говорят юристы, не обнаруживали, и во многом другом обвиняли… Плутарх объясняет расправу над Фидием завистью. Конечно, зависть имела место. Но почему Перикл не освободил своего друга и любимца, благодаря которому во многом и названы годы его правления «золотым веком»? Вот в чем вопрос.

Скончался Фидий в тюрьме нищим, всеми забытым. В Афинах в то время праздновались Великие Панафиней.

Демосфен сказал о произведениях эпохи Перикла, и о Парфеноне, что они «так великолепны и грандиозны, что ни одному потомку не превзойти их».

Фидий показывает друзьям, в том числе и Периклу, парфенонский фриз. Катрина Альма-Тадеми, 1868 год.

Мерой всех вещей был человек — и это полностью выразилось в Парфеноне, хотя возводился храм в честь богов; у греков боги человекоподобные, как ни в одной другой религии, не только по облику, но и по поведению.

Парфенон — эталон и «норма» архитектуры. Греческая «норма», вообще, будь то в философии, политике, искусстве, даже в геометрии Евклида, не предполагает ни подражания, ни поклонения, не запрещает и не сковывает никакими предписаниями, ограничиваясь лишь одной «нормативной» рекомендацией: «Сохранять явления». «Норма» представляет «явления» во всей полноте и простоте, но не претендует — как все или почти все последующие течения и направления в философии, политике, искусстве — ни на что абсолютное, окончательное. И не подразумевает, что отсчет времени начался с нее: деревянные идолы, стоявшие в храмах, греки не разрушали — наоборот, восстанавливали. «Норма» призывает к дальнейшему и бесконечному совершенствованию.

…Что еще мы успели посмотреть в Греции, где, как известно, есть все? Христианские церкви, многие из которых оказались посреди современных площадей, приземистые, вросшие в асфальт, — выходишь из их полумрака, пропахшего ладаном и воском, и слепит Парфенон, словно парящий над городом под самым солнцем. И вспоминаешь: «Бог — жизнь, свет и красота». Увидели мы Башню ветров, грани которой ориентированы строго по странам света и вверху каждой грани рельефно изображен ветер, дующий с этой стороны, и указано его имя: Борей (северный), Кэкий, с градом (северо-восточный), Апелиот, с фруктами (восточный), Эврос, в плаще (юго-восточный), Нот, с опрокинутым сосудом в руке (южный), Липе, с украшением корабля (юго-западный), Зефир, рассыпающий цветы (западный) и Скирон, с вазой (северо-западный). Увидели библиотеку Адриана, храм Гефеста, который оформлял ученик Фидия, средневековый храм в Дафни, смену караула у Парламента и небольшую студенческую демонстрацию перед университетом.

Под вечер, когда море стало оливковым, побродив по Плаке — старому городу у подножия Акрополя, по его витиеватым узеньким улочкам с великим множеством таверн, кафе, лавочек, которые ломятся от языческого изобилия, мы сели в маленьком открытом кафе неподалеку от Политехнического института. Взяли «мусаку», пирог с баклажанами, мясом и сыром, взяли зелени, еще что-то, чему названия я не знаю и не спросил. Но есть не хотелось — слишком было жарко. Отламывали по кусочку «мусаки» и запивали холодной белой «рециной», похожей на «ркацители». Играла негромкая музыка. Ритмичная, зажигающая, но и раскрывающая, размягчающая душу и зовущая за ослепительный, в дугу выгнутый горизонт Эгейского моря, то ли на поиски золотого руна, то ли на остров богини Калипсо, а может быть, и в пещеру к циклопу Полифему, — греческая музыка…

Автор Сергей Марков.

P. S. Духи вещают: Конечно, замечательно посетить прекрасную героическую Грецию, Парфенон и Акрополь. Но если Греция далеко и не по карману, то можно поближе и подешевле, например в Одесу. Вот возьму и поеду туда, сниму квартиру в Одессе посуточно, пройдусь по Дерибасовской, посещу Одесский оперный театр и легендарный Привоз.