На Западе философия часто рассматривается как автономная деятельность по потреблению ума, независимая от власти и подотчетная только самой себе. При этом каждый философ сам отвечает за свое учение и не является наследником какой-нибудь традиции или школы. Образцом такого подхода к философии является Сократ, тот Сократ, что предстает перед нами в Платоновых «Диалогах»: он отказывается от отношений «учитель-ученик», не учит какой-нибудь предустановленной доктрине, ему достаточно проверить обоснованность взглядов своего собеседника. Согласие двух человек, основанное на истине, кажется тогда выше многоголосья, но построенное только на вероятности одобрения.

Однако такой подход не исключает и определенных элементов структурированного обучения, неотделимого от идеи, будто бы философия порождает истину. В конце своего диалога «Федра» Платон рассказывает историю о Тоте и Тамусе. Египетский бог Тот (основатель искусств) среди других изобретений создал и письмо. Он принес его царю Тамусу и надеялся, что тот его поздравит. И действительно, царь поздравил его с некоторыми изобретениями, за некоторые выругал, а по поводу письма стал остро упрекать бога, мол, тот сделал нечто совершенно противоположное замыслу: он стремился иметь орудие против забвения, а теперь люди окончательно потеряют память, потому что будут верить текстам, написанным мертвыми буквами.

Рассказывая эту историю, Сократ соглашается с Тамусом, что письменный текст — это сирота, безотцовщина, которую некому защитить. От него нельзя, как от собеседника, требовать дополнительных объяснений, к тому же он беззащитный, потому что его может иметь любой: «Изложенный на бумаге язык как ветром разносит везде, и попадает он как в руки тех, кто разбирается в деле, так и в руки тех, кого он не касается. Даже больше никто не знает, к кому именно он обращен «.

ОТ ВЕЩУНА ДО УЧЕНОГО

Упомянутая история выглядит убедительной только в свете определенных взглядов на правду, в частности, такой точки зрения, по которой правда, не будучи ценностью сама по себе, приобретает вес субстанции только при условии объяснений учителя. Ни Тамус, ни Сократ не обвиняют письменный текст в искажении правды. Он может быть истинным, однако это будет какая-то обманчивая правда, поэтому необходимо иметь кого-то, кто бы направлял ее и знал, кого учить, а кого лишать этой правды. К тому же этот «кто-то» должен знать, как учить, поскольку наука заключается не только в том, чтобы рассказать текст, но и в том, чтобы защищать и объяснять его, учитывая те возражения и вопросы, которые письмо не могло предвидеть. Так слушатель попадает в положение ученика, поскольку разговор должен не только открыть ему истину, но и сделать это уместно и своевременно. Следовательно, без учительского авторитета к истине не докопаться.

Такая концепция дает нам ключ к структуре «Диалогов» Платона. В более поздних диалогах Сократ (или незнакомец с Афин, пришедший ему на смену) провозглашает такую доктрину: он учит добру и связанному с ним удовольствию, а также тому, как построить идеальный город. В более ранних диалогах Сократ не констатирует, что есть истина, а что — нет, он скорее описывает условия, при которых оказывается истина. Он утверждает, что только тогда, когда мы приходим к согласию, тот или иной тезис может считаться справедливым. Поэтому Сократ, ничего не написал и никогда не преподавал, стал учителем истины не так с точки зрения ее содержания, как с точки зрения условий для ее рождения. Таким образом, он воплощает в себе характерную для греческой философии линию, которая существовала еще до Платона.

Еще во времена Гомера поэту (наряду с прорицателем и царем) выпало быть предвестником правды. Слово поэта не требуют ни доказательств, ни дополнительной аргументации. Как отмечает французский эллинист Марсель Детьен, обоснованность этого слова обусловлена самим положением поэта. Впечатление такое, будто его разум неотделим от определенных людей, которые в свою очередь неотделимы от определенных социальных функций, таких, как функции власти или управления священными ритуалами.

После появления философии как независимой дисциплины эта структура развилась в других формах. Большим нововведением было то, что единственной социальной функцией учителя стало служить истине. Философ перестал считать прорицателя или поэта за гарантов истины, в ее поисках он скорее обращается к ученому или руководителю его собственной философской школы. Чтобы стать учителем, надо было стать или последователем Аристотеля, или стоиком, или циником, или скептиком. Противоборство школ, изменение их проводников, постоянные ссылки на основателя школы стали характерной чертой эллинистической философии, а позже — и римской.

Концепция истины как плода обучения у учителя предоставляет определенные общие черты — такие, в частности, как персонализация, ссылки на прошлое, ортодоксальность — всем школам, независимо от их доктрин. Отношения учителя и ученика на разных уровнях становятся отношениями учителя и последователя. Так, например, учащиеся Эпиктета считали его воплощением идеалов стоицизма. Каждый следующий учитель временно принимал на себя все, чем отмечалась личность основателя школы. Надо было также переосмысливать и обновлять аргументацию. Надо было окунуться в философию, а уже потом заниматься философией. Обучение казалось лучшем путем к открытию, а подражание — лучшим путем к обучению.

ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС

В этом можно видеть культуру эпигонства, можно — и культуру традиций, а также свидетельства того, что логичность какой-нибудь философской мысли, не обязательно отождествляется с каким-то радикально новым индивидуальным мышлением. Этот метод существовал в разные периоды истории философской мысли на Западе — в комментариях схоластов, например, в школах картезианцев, кантианцев и гегельянцев. Он увековечил систему и распространил ее в университетах.

Можно ли сказать, что религии, опирающиеся на Священное Писание, отвергают всю систему? Иногда они, похоже, стремятся оживить и увековечить ее, и главное заключается, собственно, в том, что они ее придерживаются.

По мнению святого Августина, то, чему учит нас человеческий учитель, может быть правдой, однако такая правда не может проникнуть в нас, когда ее не ждет внутренняя правда, что является Божьим присутствием в нашей душе. Отказ от того, чтобы кто-то тебя учил, ведет к открытию мудрого и убедительного Учителя. «Когда учителя объяснили словами весь объем знаний, которые призваны научить, включая благотворительность и мудрость, те, кого мы зовем учениками, заглядывают вглубь собственных душ, чтобы убедиться, то, что сказали учителя, правдивое по их внутренней истине».

Так они учились, и хвала их своим внешним, человеческим учителям была такой же, как и внутреннему учителю. Таким образом, зародилась другая практика философии, а именно — такой философии, которая берет скорее формы медитации или исповеди. Вместо того, чтобы в своих размышлениях вернуться к событиям, которые им предшествовали, человек углубляется в тайны собственной души. Важный аспект такого подхода заключается в отвержении всего несущественного и в изучении самой сокровенной глубины души, где содержится невидимый регулятор мыслей и поступков. Душа — это место, где живет Учитель.

ИСТИНА БЕЗ ПУТ

Возможно ли постичь истину без указаний учителя или без преобразования самого себя на собственного учителя? На этот вопрос попытались ответить философы ХVІІІ века, в частности голландский философ Спиноза.

Уже сами попытки Спинозы выпускать все свои произведения без упоминания об имени автора являются показательными. Конечно, можно думать, что этого требовала осторожность: зная, что его учение противоречит учению тогдашней Церкви, Спиноза не хотел навлечь на себя преследования. Главенствующий, опубликованный еще при его жизни, труд Спинозы «Теологически-политический трактат» не имеет имени автора, а все указания относительно издателя и адрес издательства вымышленные, чтобы сбить со следа.

Однако, кроме осторожности, было еще что-то, потому что анонимно (только с инициалами автора) выходят посмертно и другие его работы. Итак, осторожность — это не аргумент, тем более, что, как показывает переписка Спинозы, он никогда не колебался с откровенным провозглашением и упрямой защитой своих убеждений и взглядов.

Для Спинозы анонимность была необходимым дополнением к его философской теории. В стремлении к славе он видел сублимацию интеллектуального горения. Цитируя Цицерона в своей «Этике» он высмеивает людей, пишущих трактаты о пренебрежении к славе, но никогда не забывают подписывать их своими именами. Но когда для римского оратора и философа такие слова были лишь вскользь моральным замечанием, то для Спинозы они обернулись частью его анализа состояний эмоциональной зашоренности: если человека охватило какое-то желание, то он руководствуется заботой о своем собственном образе, а эта забота еще усиливается всеми другими страстями. Поскольку стремление является сущностью индивида, то и процесс рождения мысли — или мы рассматриваем его истоки, или изучаем какой-то специфический пример мышления — неизбежно становится выражением этой эмоции. Итак, можно сказать, что только эмоция является индивидуальной, а значит, только эмоция может выполнять роль Учителя.

МАТЕМАТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ

При таких условиях, что может заменить Учителя и дать нам возможность обойтись без него? Ответ — законы математики. В подзаголовке главного труда Спинозы «Этика» указано, что об этике здесь говорится «с точки зрения правил геометрии». Действительно, в этой работе этика изложена в виде длинного ряда аксиом, теорем и примеров, однако, если копнуть глубже, становится видно, что автор стремится воспользоваться аналитическим подходом геометрии к установлению базовых определений.

Здесь можно было бы заметить, что подобная математическая модель также является разновидностью учителя, однако модель способна контролировать порожденные ею выводы. Она дает нам мощное орудие, орудие демонстрации, однако этим орудием может воспользоваться любой, лишь бы было желание. Это объективный, не персонифицированный аспект математического мышления, далеко стоящий от персонифицированной, двусторонней связи между учителем и учеником. Конечно, при этом может быть и преподаватель математики. Однако при таких условиях обучения учитель не различает разницу между эзотерическим и экзотерическим: ученик поймет лишь то, что ему позволяют его способности и уровень подготовки. В этом смысле математические науки занимают именно то положение, что его определяет для письма «Федра» Платона.

Противопоставление математики Платону может показаться нам странным, ведь основанная Платоном Афинская академия была признанным математическим центром. И хотя Спиноза и Платон признавали важность математики, оба имели глубокие расхождения во взглядах на отношения между математикой и философией. В математической модели Спинозу привлекала возможность описывать причины и не беспокоиться о последствиях.

Анонимность, на которой настаивал Спиноза, стала среди философов обычной практикой. Ее взяли на вооружение философы-вольнодумцы эпохи Просвещения, при которой анонимная философия благодаря распространению текстов, тезисов и сборников неизвестных авторов превратилась в философию подпольную. Манускрипты, которые были в обращении в течение XVII — XVIII веков, также в основном не имели имен авторов, таким образом, избегали цензуры и заключения. Но даже несмотря на эти обстоятельства анонимные публикации нанесли новый удар старой концепции главенствующей роли учителя: автор подпольного издания не имел представления о том, кто его будет читать, по каким каналам оно будет распространяться, кто воспользуется им для написания нового произведения, в конце концов, кто критически переосмыслит его выводы.

В целом эта литература не является подпольной, потому что она доступна для всех. Рост количества каналов восприятия и распространения истины исключает умозрительные отношения между учителем и учеником.

Автор: Пьер Франсуа Моро.