Думаю, что теперь настал момент, когда можно позволить себе небольшое отступление, для того чтобы сказать читателю: моя задача не в том, чтобы «соблазнять малых сих», стараясь потрясти основы сложившегося церковного устройства. То, что выдержало двухтысячелетнее испытание, уже в силу этого жизнеспособно и необходимо и не может быть потрясено «дуновением слабых уст». Но нельзя забывать, что не менее жизнеспособным оказался и гностицизм, сохранившийся в разноголосице религий, деноминаций, сект и просто вольнодумных мнений. Историческое развитие подтвердило истинность закона жизни, засвидетельствованного Самим Иисусом: «Если дом разделился сам в себе, то не устоит дом тот». Попытки поделить Христа на авторитарного (ветхозаветного) и демократического (новозаветного) нанесли серьезный ущерб Его дому, то есть Церкви, которую гностики считали Церковью абсолютной, всемирной. А разве не такую Церковь воздвигал на Земле неутомимый апостол Павел?

Да и зачем нужно было Самому Иисусу ходить в «еретическую» Самарию, а Его ученику, апостолу Фоме, считавшемуся ни много ни мало Близнецом Иисуса, путешествовать по повелению Учителя в далекую Индию, если они не имели в виду создание единой вселенской Церкви?

Вопрос, который я поднял, это вопрос о правомерности Церкви, официально признаваемой как христианская, провозглашать себя единственной правопреемницей наследия Христа. Не ведет ли такая позиция к неизбежным расколам христиан на правоверных и еретиков? И разве Учитель не осудил вырывание плевел до жатвы? Знаю, что мои оппоненты могут сослаться на 16-ю главу Евангелия от Матфея, в которой рассказывается, в частности, о том, как Иисус обещает наделить апостола Петра, считающегося столпом ортодоксии, прямо-таки «сверхчрезвычайными» полномочиями: «И дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Мф. 16, 19).

Однако это место не может служить доказательством, ведь чрезвычайная христоцентричность нарисованного здесь образа Христа, сводящая на нет роль Отца, полное противоречие этого места 19-й главе того же Евангелия и запрету самовозвеличивания, отсутствие такой христологии и слов «ад», «рай» в других Евангелиях дают достаточное право считать его более поздней вставкой, произведенной в тот период, когда римская (по традиции Петрова) Церковь стала отмежевываться от Церкви иудеохристианской, ставившей в центр Бога-Отца.

Предвидя, что кое-кто сочтет такое мое отношение к тексту Евангелия кощунством, считаю уместным ответить на вполне логично возникающий вопрос, не является ли научное исследование христианской литературы вообще делом антихристианским, так как оно якобы свидетельствует о недостатке веры и было осуждено в Евангелии от Иоанна в эпизоде с Фомой-Близнецом. Напомню, что в Евангелии от Иоанна Иисус призывает исследовать Писание; в эпизоде же с Фомой дается пример сомнения, которое может свидетельствовать о недостатке веры (хотя это совсем не обязательно). Если же такой недостаток налицо, то это грозит привести к раздвоению сознания и воли, а раздвоение есть не что иное, как разделение единого, ведущее к его гибели.

Но, как показывают факты, такая опасность реальна только тогда, когда процесс раздвоения не контролируется сознанием, когда подпавший под его действие человек не знает, чем ему грозит постоянный рост скепсиса, и не делает усилий бороться с ним путем усиления сознательной веры. С другой стороны, возможно, еще большие опасности грозят верующему человеку, если равным образом вера его не будет подконтрольна сознанию и он не приложит разумных усилий понять истинные причины ее постоянного роста. Следствием такого бесконтрольного роста является, как известно, фанатизм, это ненасытное чудовище, пожирающее разум, а следовательно, ведущее к гибели человека.

Ясно, что Великий Целитель тела и души, Каким был Иисус, не мог не знать, насколько опасны могут быть перекосы как в сторону веры, так и в сторону неверия. Поэтому вряд ли можно допустить, что Он мог предпочесть бесконтрольную веру разумному сомнению. Что касается выражения «блаженны не видевшие и уверовавшие», то само по себе оно может означать констатацию того факта, что сильная вера субъктивно приносит больше удовлетворения, чем глубокие знания, «ибо во многом познаний много скорби».

Да, Иисус был Целителем тела и души — и это один из немногих фактов Его биографии, который можно считать вполне доказанным (с любой точки зрения). Он подтверждается многочисленными свидетельствами всех канонических, а отчасти и гностических Евангелий. Это дает серьезные основания использовать его как ключ при разрешении некоторых немаловажных проблем, в частности, вопроса о том, существовала ли какая-либо связь между так называемой общиной терапевтов в Египте и Иисусовым целительством. К сожалению, в распоряжении исследователя весьма скудный фактический материал: всего лишь одно сочинение под заглавием «О созерцательной жизни», принадлежащее перу современника Иисуса, Филона Александрийского.

И все-таки можно выявить некоторые общие идеи, роднящие этих дохристианских гностиков-терапевтов с терапевтами христианского типа. Соединяет их, прежде всего, понимание знания как исцеляющей, освобождающей, воскрешающей силы, которая освобождает душу от пороков и страстей земной жизни и поднимает ее на высоты истинного существования в контакте с Сущим. Этого можно достичь, например, постоянной медитацией на темы Священного Писания — с целью отыскать за поверхностным (телесным) смыслом смысл психический, душевный (более общий и тайный), а то и духовный (незримый). О таком значении экзегезы прежде всего говорил Филон Александрийский. Очень конкретно и лаконично этот метод слияния с Богом (или Учителем) изложен в Евангелии от Иоанна: «…Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 31, 32).

Вторая черта сходства роднит терапевтов главным образом с поздними гностиками-практиками, искавшими контакта с умершим — и в то же время вечно живым — Иисусом. Эта категория практиковала экстатические состояния как средства духовидения — с целью получения от Воскресшего Иисуса высших знаний. Именно эту группу в научной литературе принято называть гностиками, причем из нее вопреки логике исключаются ученики Иисуса, которые, по свидетельству евангелистов и «Деяний апостолов», контактировали с Воскресшим.

Идеи терапевтов и гностиков проливают достаточно яркий свет на загадку так называемых «воскрешений», которые совершал Иисус. Ясно, что такие «воскрешения» были определенными терапевтическими методами воссоздания в павшем человеке утраченного образа Божия с целью возвращения «мертвых» (плотских) в лоно Жизни. Это предположение опирается на понимание слова «воскрешение», которое явствует из образно-понятийной системы Евангелия от Матфея и, в частности, из 10-й главы, где рассказывается о том, какие наказы Иисус давал Своим ученикам, посылая их в мир: «Больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте…» (Мф. 10, 8).

Если глагол «воскрешайте» употреблен здесь в общеизвестном смысле, то получается, что воскрешение мертвых для апостолов было привычным и легким делом. Почему же тогда Евангелия не описывают ни одного такого случая? Не логично ли предположить, что под словом «воскрешение» Иисус и Его ученики понимали не сверхъестественную операцию над физическим телом умершего, а нечто куда более простое, хотя и не менее значительное. Скорее всего, так назывался обряд крещения Духом — то самое второе рождение, о котором говорится в Евангелии от Иоанна (а также пробуждение от летаргического сна, примером которого является воскрешение дочери Иаира).

Обратите внимание: среди предписанных апостолам дел евангелизации Иисус не называет главное — крещение, поскольку (по свидетельству 4-й главы Евангелия от Иоанна) апостолы имели право крестить и крестили. Отсутствие этого таинства в перечне наказов Иисуса Своим ученикам может быть объяснено тем, что оно уже было дано иносказательно в словах «мертвых воскрешайте». Значит, в образно-понятийной системе Евангелия от Матфея эти слова эквивалентны выражению «падших поднимайте» или, что то же самое, «плотских (мертвых) одухотворяйте».

Эта доктрина истинной жизни (восходящая к учению Платона об идеях и их отражениях в материальном мире) ясно выражена в Евангелии от Филиппа. Как и Евангелие от Фомы, оно лишь недавно стало доступным нашему читателю (в переводе М. К. Трофимовой). Эти сочинения представляют собой огромную ценность для познания «ума Христова», поскольку, проливая свет на некоторые трудные места в новозаветной литературе, позволяют продвинуться дальше в деле реконструирования скрытого от нас логически цельного мировоззрения Учителя. Вот какие разъяснения терминов «нерожденный», «погибший», «живой» дает Евангелие от Филиппа:

«Язычник не умирает, ибо он не жил, чтобы умереть. Тот, кто поверил в истину, начал жить, и он подвергается опасности умереть, ибо он живет». Язычник еще не рожден, поскольку он еще не вкусил от даров Учения; тот, кто вкусил, живет, но может умереть, если согрешит против истины. А вот разъяснения евангелиста Иоанна: «…Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь» (Ин. 6, 63); «Истинно, истинно говорю вам: кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек» (Ин. 8, 51).

Но если под «воскресением из мертвых» Иисус и некоторые Его посвященные ученики понимали духовную реанимацию грешника, то чем тогда могло быть воскресение Самого Иисуса? Мне кажется почти очевидным, что воскресение во плоти не могло быть главной целью этого поистине уникального эксперимента Иисуса. Во плоти Он уже явил Себя миру: «В мире был, и мир через Него начал быть, и мир Его не познал». Так зачем же являться снова? Зачем опять возвращаться в бренную храмину плоти, в эту «могилу духа», как говорили некоторые гностики. Особенно чеканна формула бренности мира в недавно открытом Евангелии от Фомы: «Тот, кто пришел к пониманию мира, понял, что мир есть мертвое тело, а кто понял, что мир есть мертвое тело, тот превзошел мир» (перевод на англ. Т. Лембдина). В рамках теории апостола Павла воскресение Иисуса, как и последующее воскресение Его последователей, не могло быть чем-то большим, чем трансформация (изменение) материальности: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся» (1 Кор. 15, 51).

А в соответствии с логикой этой концепции нелепо стремиться к воскресению в физическом теле, ибо «плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления» (1 Кор. 15, 50). Другими словами, согласно Павлу, Иисус воскрес в «теле духовном» (в «теле призрака», как говорили некоторые мистики Индии; в одном из супраматериальных тел — согласно теософской интерпретации). Абсолютно недвусмысленно именно о духовном воскресении Иисуса говорит и апостол Петр: «Потому что и Христос, чтобы привести нас к Богу, однажды пострадал за грехи наши, праведник за неправедных, быв умерщвлен по плоти, но ожив духом…» (1 Петр. 3, 18).

Что касается конкретных описаний встреч Воскресшего с Его потрясенными учениками, то и эти описания также свидетельствуют, что Иисус воскрес не в физическом теле (сама эта идея, по-видимому, родилась у более поздних редакторов Нового Завета). По данным Иоаннова Евангелия, Петр и другой ученик (вероятно, Иоанн), пришедшие ко гробу Иисуса, никого там не увидели. Никого не увидела в их умиротворяющем присутствии и крайне сенситивная Мария Магдалина: даже ей необходим был особый психический настрой, чтобы вступить в контакт с духовным телом Иисуса. Когда Петр и Иоанн ушли и скорбь ее достигла предела, она обрела способность видеть «тонкое тело» Учителя. Но даже и тогда она не сразу Его узнала.

Последующее явление Иисуса ученикам не оставляет никакого сомнения относительно его духовного характера, поскольку оно произошло в доме, при закрытых дверях. Разумеется, скептик волен думать, что эти явления были обычными галлюцинациями. Но, как учат Евангелия, все дела познаются по плодам их. Если одни галлюцинации и сновидения носят явно сумбурный характер, то другие могут нести жизненно важную информацию и свидетельствовать о наличии в них некоего фактора «икс». Не такой ли была «галлюцинация» Савла на его пути в Дамаск? В течение двух-трех минут она совершенно преобразила яростного гонителя христиан в послушного «раба Христова». Откуда взялась такая сила? Только внезапно пробудившаяся совесть могла бы, пожалуй, совершить эту чудесную трансформацию. Но для этого нужен был повод — а его не было. Приходится допустить некое неведомое вмешательство, если, конечно, не считать этот эпизод вымыслом.

Я лично считать его вымыслом не могу. Но я не могу считать вымыслом и сновидение Валентина, когда ему явился Логос в виде Младенца и одобрил его гносис — его право на индивидуальную интерпретацию Слова. И уж никак нельзя назвать галлюцинациями сочинения, написанные от лица некой Мариамны (по-видимому, Марии Магдалины), куда относится, в частности, Евангелие от Марии. Автор прямо утверждает, что она неоднократно вступала в сверхчувственные контакты с Учителем, результатом чего и стали ее произведения. В них Иисус выступает не как единовластный Судия и Вершитель будущих судеб человечества, а как новый Прометей, несущий людям новый Гносис… А разве вымысел тот неслыханный взрыв духовной активности, который породил во II веке образ многоустого и многоликого Параклета (Духа Утешителя), что проявилось не только в бесчисленных религиозно-философских сочинениях, но и в многочисленности христианских общин? Ведь прав был Ушедший, когда прорицал: «…Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12, 24).

Традиционно мыслящие ученые объясняют это изобильное духовное плодоношение «интервенцией идей», хлынувших в эллинистический мир с Востока. Но это полуправда, ибо, как и прорицалось, пришли «многие не только с Востока, но и с Запада». Это известно, но никто из ученых не задает вопрос, почему эти многие «хлынули» в мир именно тогда, когда из него ушел самый мощный ум, вобравший в себя всю мудрость, всю боль, все надежды человечества? Разве нельзя допустить, что Он, умерев плотью, «ожил духом», чтобы снова пробудить спящих, воскресить погибших, очистить прокаженных. Не Он ли снова вернулся в мир мощным потоком учений, надежд, мечтаний, чтобы поддержать падающую веру. А если это возможно, то какие основания не верить тем, кто утверждал, что общался с Иисусом после Его трансформации в Христа, то есть в духовное тело.

Как бы уникальны ни были подобные встречи с Воскресшим, они все- таки психологически объяснимы: ученики, пившие, как говорит Фома, «из уст» Учителя, в силу этого уже стали частями Его духовного тела («вы во Мне, а Я в вас»). Контакт Савла с Христом также более или менее объясним: какую бы враждебность он ни проявлял по отношению к Иисусу, он познал Его идеи — а значит, стал частью тела Иисуса, стал «конгениальным» Его духовному телу. Но вот контакт с Иисусом двенадцатилетнего Мани, этого духовного апостола Христа, вряд ли может быть объяснен в рамках теории конгениальности. Трудно поверить, чтобы двенадцатилетний персидский ребенок, живший в III веке, настолько сроднился с Христом, что смог вызвать Его на супраматериальный контакт.

Скорее всего Сам Христос был инициатором этого контакта. И уже в 24 года Мани стал проповедником чистого, безобрядового христианства, где не было места изоляционизму и антропоморфизму, стал поистине великим преемником живого Духа Христова.

Выдающийся знаток раннего христианства Ж. Квиспель убедительно показал, что учение Мани в течение целого тысячелетия являлось, по сути, мировой религией гностицизма. Не могу не признать, что именно в изложении Квиспелем фундаментального мифа манихейства меня «осенила» та мысль, что именно мы, люди, являемся частями изрубленного демонами тьмы Прачеловека — а ведь в нем нетрудно разглядеть образ евангельского Сына Божия, тело Которого также разрублено на куски.

Продолжение следует.

Автор: В. Крылов.