Церемония пострижения в монахини весьма любопытна. Девушку обряжают как принцессу, на голову водружают усыпанную искусственными камнями корону. Все это должно напоминать о том, как две с половиной тысячи лет назад принц Сиддхартха Гаутама покинул дворец в поисках истины. Затем будущую тилащин ведут в пагоду помолиться перед изображениями Будды и святых. По возвращении в монастырь она снимает наряды принцессы и облачается в белые одежды, символизирующие чистоту намерений и безгрешие. (Интересно, что и в Древнем Риме соискатель государственной должности надевал белую тогу; само слово «кандидат» означает «одетый в белое» — в данном случае цветовая символика Запада и Востока совпадает.)

И вот наступает самый ответственный момент — пострижение. Старшие монахини очень ловко орудуют острыми бритвами. Дело для них привычное. Несколько минут — и голова становится гладкой, как яичко. Бритоголовые тилащин выглядят очень беззащитно, даже, на мой взгляд, жалко. Так и хочется погладить их по головке. Но нельзя (бирманцы вообще не любят, когда дотрагиваются до их головы). Несмотря на кажущуюся ранимость и беззащитность, тилащин сильны духом, настойчивостью в постижении откровений буддийского учения. Некоторые женщины-монахини (в их числе и До Ньяна Сари) изучили Трипитаку — буддийский канон — ничуть не хуже монахов. Есть и такие, кто знает канон наизусть. А ведь он объемнее Библии в одиннадцать раз!

Для тилащин регулярно устраиваются экзамены на знание буддийской истории и священных текстов. Отличившимся выдаются почетные грамоты. Поэтому значительную часть времени монахини проводят с книгой в руках, заучивая наизусть молитвы и заповеди. Невозможно представить себе монастырскую жизнь и без медитации, которая очищает сознание от посторонних мыслей, дает внутреннее спокойствие. Когда смотришь на медитирующих тилащин с отрешенными лицами, то они кажутся существами нереальными, не из плоти и крови.

Засмотревшись на медитирующих, я и сам, кажется, потерял ощущение пространства и времени. К действительности меня вернул голос До Санда Тхери. Оказывается, она уже несколько раз обращалась ко мне с вопросом, не хочу ли я спуститься вниз и посмотреть, как послушницы перебирают рис для завтрашнего обеда. Глазам предстала живописная картина: десятки монашек сидели перед чашами и быстро-быстро перебирали рис, как будто неведомые птицы с розоватым оперением лапками разгребали зерно.

Буддизм — религия мироотречения. Монахи и монахини в особенности должны стремиться к уходу от всех мирских дел. Поэтому буддийские монастыри в отличие от христианских не ведут никакого хозяйства. Их обители в идеале не должны прилагать рук к какому-либо физическому труду. Обязанность монаха — деятельность духовная. Реальная жизнь, конечно, вносит коррективы в эти «запредельные» схемы. Тилащин работают на кухне. Сами стирают свои одеяния. Похоже, в день, когда мы пришли в монастырь, была большая стирка (наверняка буддийские монахини вполне могли бы открыть и собственную химчистку). Розовые тоги парусили на балконах, на веревках, протянутых среди двора. Обитель напоминала гигантский парусник с алыми парусами, устремленный к нирване, где нет ни печалей, ни тревог. Правда, романтический образ несколько портила пыль, которую подняли послушницы, подметая метлами дорожки в монастырском саду.

Тилащин живут на пожертвования. По праздникам устраивается церемония сбора подаяний в городских кварталах. Из ворот обители гуськом выходят десятки монахинь с чашами для милостыни. Настоятельница держит над головой оранжевый зонт от солнца. Процессия обходит дома, и хозяева жертвуют рис, деньги — кто что может. Тилащин ничего не просят. До Санда Тхери пояснила мне, что их монастырь обеспеченный, у него много богатых попечителей и жертвователей; помогает и государство, так что нужды в сборе подаяний нет. Но надо же предоставить людям возможность совершить доброе дело. За горстку риса, пожертвованную для тилащин от чистого сердца, согласно закону кармы, воздастся сторицей.

Впрочем, большинство обителей едва-едва сводят концы с концами. Им по-братски помогают продуктами близлежащие мужские монастыри — разумеется, совершенно бескорыстно.

Стемнело. В монастыре царит тишина, подчеркиваемая негромким мерным бормотаньем молитв и мелодичным шелестом колокольчиков, украшающих маленькие монастырские пагодки. Звучит гонг. На этот раз он созывает на последнюю, вечернюю совместную молитву. Мне разрешают подняться в молельню, на второй этаж. Мерцают на алтаре покрытые золотом статуи Будд. Коленопреклоненные тилащин шепчут молитвы. Старшая монахиня ставит на алтарь букеты цветов и сосуды с водой, возжигает свечи. Воздух наполняется запахом сандала. Проходит десять минут, полчаса. Моление продолжается. Тихо покидаю монастырь. За его воротами, несмотря на поздний час, оживленная жизнь.

Из айханы доносится веселая музыка, нему-то громко смеются подростки. Ушел из монастыря я, что называется, по-английски, не попрощавшись. Но ведь мы не в Великобритании, а в Бирме. На следующий день я вновь навестил До Санда Тхери, чтобы поблагодарить ее за рассказ о жизни тилащин; монахиню я застал за чтением письма. Оно пришло из США, от увлеченной буддизмом молодой американки, которая просила принять ее в монастырь на непродолжительное время. Наверное, американке разрешат приехать: в обители жили женщины из других государств.

По всей видимости, Бирма — единственная страна в мире, где существуют такие уникальные заведения, как буддийские женские монастыри. Они выполняют важную роль, будучи центрами своего рода психологической профилактики. Уставшая от мирских забот женщина может на время укрыться здесь, отдохнуть душой. Бледно-розовые одеяния — это, быть может, единственное спасение для девушек и дам с не совсем устойчивой психикой. Под монастырской сенью находят приют и сироты, одинокие старухи. Старушки обычно облачаются в одежду темно-коричневого или бордового цвета. Подобных «божьих одуванчиков» мне довелось встречать и в Бурятии, на празднике в Иволгинском дацане, что под Улан-Удэ. Правда, почтенные бурятки-буддистки были в красочных национальных костюмах, а не в монашеских облачениях, но с бритыми головами и с огромными четками на шее.

Кажется, что самый воздух в монастыре наполнен смирением и целомудрием, тихой печалью. Но было бы ошибкой думать, что все чувства титащин умерли и они пребывают в постоянной грусти. Совсем нет. С веселой белозубой улыбкой они встречают шутку, охотно беседуют. Для большинства из них пребывание в монастыре — важный, но короткий эпизод в жизни. Один мой знакомый европеец как-то сказал: «В буддийских странах большой процент мужчин становится монахами. А что же будет, если и множество женщин примут обет безбрачия? Так и жизнь пресечется…»

Наверное, резон в этих словах есть. К тому же женщина, по традиции, сполна выполнит свой религиозный долг, если посвятит сына в послушники или тем более в монахи хотя бы на время. Это считается куда более важным, чем самой стать тилащин. Услышав мои размышления на эту тему, До Санда Тхери с мягкой улыбкой заметила: «Пусть так. Но ведь нельзя же и у нас, женщин, отнимать право выбора, право посвятить жизнь высокому служению Будде, поиску истины».

Автор: Листопадов Н. А.