О роли и месте женщины в современном обществе говорят много и противоречиво: одни, сторонники консервативной линии в «женском вопросе», настаивают на ее немедленном возвращении к семейному очагу, ограниченному известной триадой «киндер — кирхе — кюхен» («дети — Церковь — кухня»). Некоторые неоконсерваторы, обеспокоенные демографическим и нравственным вырождением человечества, полагают, что такое «возвращение женщины» станет панацеей от всех общественных недугов. Их оппоненты, которых в прошлом веке назвали бы «прогрессистами», ратуют, напротив, за все более активное участие женщины в политике: по их мнению, только она сможет обуздать воинственный норов политиков-мужчин, по каждому поводу берущихся за оружие.

Впрочем, в хаосе социальных учений возможно разобраться, лишь имея в виду православно-церковное воззрение на сей предмет. Но тут, как ни странно, мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией: с одной стороны, Церковь порицает Еву — виновницу грехопадения первочеловека (а следовательно, и всего человечества), но, с другой стороны,— превозносит Деву — виновницу (то есть в переводе с церковнославянского — причину) нашего спасения в Богочеловеке, Которого родила Она без греха.

Так вот, между двумя этими полюсами — Евы и Девы — в течение двадцати столетий обретался весь «женский вопрос». Когда женщину нужно было возвеличить, ей говорили о Богородице-Мадонне и о следующей за Нею череде христоподражательных подвижниц; но когда, наоборот, женщину нужно было обругать, ей напоминали о бесчисленной череде блудниц — «дочерей Евы». А «идеал Мадонны и идеал Содомский» (по Достоевскому) соединились в испорченной голове современного человека в образе трансконтинентальной эротической певицы, узурпировавшей имя Виновницы нашего Спасения.

…Но между тем византийская церковная история предлагает нам поучительное жизнеописание Кассии, царской невесты. Будучи избранной императором Феофилом из длинного ряда девиц, почтительно выстроившихся на императорских смотринах, она, как обладательница нежданно-негаданно выпавшего ей счастливого лотерейного билета, выказала странную для окружающих строптивость и, пользуясь удачным словцом уже упомянутого классика, «вернула билет», суливший ей завидную участь византийской императрицы.

А произошло это так. Вручая Кассии золотое яблоко — символ избранничества,— император Феофил, наслышанный о богословской эрудиции (что в Византии было в порядке вещей) благородной девицы, решил испытать не только ее мудрость, но и ее покорность. «От Евы все зло»,— сказал Феофил. «От Девы все доброе»,— ответила Кассия. «Ева — мать паденья», — не сдавался император. «Дева — Мать спасенья», — не уступала девица. И в итоге, выиграв богословский спор, Кассия бросила смиренный вызов миру и его благам, с царственным достоинством отказавшись от лучезарной перспективы собственного благоденствия. Так Византия лишилась той, которая могла бы стать одной из самых блистательных ее императриц. Но так Церковь и приобрела ту, которая стала едва ли не самой изящной из ее церковных поэтесс (вернее, поэтов, потому что сама по себе Поэзия не имеет пола).

Отдав все свои деньги на устройство женского монастыря, Кассия стала его настоятельницей, посвящая все свои досуги сочинению церковных песнопений. В последующие века ее произведения старательно списывались в архив и целенаправленно выводились из употребления теми суровыми церковными мужами, которые — вслед за императором Феофилом — полагали, что «от Евы все зло» и что, следовательно, женщина, даже и облаченная в черные ризы, ничего душеспасительного, разумного и красивого создать не может. Часть сочинений Кассии так и пропала, часть их существует анонимно (или, возможно, под чужими именами), но одно — и, несомненно, самое совершенное — ее песнопение восторжествовало и над завистью, и над забвением, и над предубеждением тех, кто полагает, что «Ева — мать паденья» (а, с другой стороны, кто с этим поспорит?).

…Когда в торжественный и скорбный день Великой Субботы, накануне выноса плащаницы из храма, все замирают в священном ожидании, хор поет нечто прекрасное, суровое и… удивительно нежное: «Волною морскою скрывшаго древле гонителя мучителя, под землею скрыша спасенных отроцы; но мы, яко отроковицы, Господеви поим, славно бо прославися» («Того, Кто в древности скрыл в пучинах Черного моря войско фараона, дети спасенных — древних израильтян, изведенных Богом из рабства, — скрыли теперь под землею, похоронив Распятого. Но мы, как отроковицы, воспеваем Господа, Который даже и в погребении Своем торжественно прославился»). Это — первый из ирмосов канона Великой Субботы, авторство которых никто не посмел бы оспорить у Кассии, императорской невесты, отвергнувшей земного царя ради Царя Небесного. В этом каноне слышится нам редкостное даже для стойких мужей мужество веры, мужество упования, но слышится также и незаглушаемое мерной поступью строгих стихов нежное женское ожидание — ожидание «отроковицы», которая основательно, по-мужски, верует (это мужское дело: богословствовать и толковать пророков), но по-женски, одним только сердцем, а не разумом, надеется.

…А на самом-то деле никакого «женского вопроса» не существует: есть общий для всего человечества вопрос стояния в вере, самостояния, которое «в минуты роковые» любой истории — и Священной, и гражданской — выпадает, как это ни странно, на долю женщин: они, прежде чем предаваться размышлениям, «почему сие важно в-пятых», скорбят и страдают. И женский опыт страдания — за веру — побеждает мужской опыт долгого диалектического размышления о том, какой дорогой идти вернее и безопаснее. «В минуту жизни трудную» сердце, а не разум подсказывает женщине единственно верное решение — и тем более верное, чем более парадоксальное. Это только в плохих романах, представляющих собою «перевод с иностранного», женщина уходит в монастырь от несчастной любви, бросая смешной и гордый вызов «городу и миру». В действительности же — если, конечно, действительность сия высока — монастырь — это (если вспомнить выражение из несколько устаревшего лексикона) «передний край борьбы» за преобразование человека и, соответственно, «города и мира».

И теперь мы снова вынуждены возвратиться к сакральному вопросу о «женщине и обществе», прибегнув к антиномии. Только в отличие от предыдущей («Ева — мать паденья», «Дева — Мать спасенья») эта антиномия касается животрепещущего вопроса о женском равноправии. Обратившись к Ветхому Завету, мы обнаружим, что по своему происхождению женщина не только вторична по отношению к мужчине (сам эпизод сотворения Евы из ребра Адама настолько часто обыгрывался карикатуристами и юмористами, что его серьезно-бытийное и трагическое значение почти не занимает нашего воображения), но и существует то она лишь в качестве его «помощницы». (В относимой к ветхозаветным временам легенде о сотворении мира повествовалось о том, что «помощника» или «помощницу» Адам вынужден был выбирать из числа приведенных к нему домашних животных. И только потому, что ни одно из них в полной мере не обладало всеми необходимыми для ведения домашнего хозяйства качествами, Богу пришлось сотворить женщину.) А если так, то изобретенный острословами афоризм «женщина — друг человека» имеет под собой совершенно реальные библейские основания.

А как же — в свете книги Бытия — ставился «женский вопрос» евангелистами и апостолами? Из числа последних с исчерпывающей полнотой высказался на сей счет апостол Павел, согласно которому христианское учение торжествует «поверх барьеров» — как этнических, так и половых: «Во Христе нет ни иудея, ни эллина, ни мужского пола, ни женского». И вот именно эти-то слова и стоило бы положить в основание той подлинной, а не фальшивой социально-духовной эмансипации, которая, к сожалению, еще не начиналась.

Таким образом, равно неправы (если смотреть на все «под знаком вечности», под знаком Евангелия) как современные апологеты эмансипации (это в основном феминистки), так и современные псевдоконсерваторы, пытающиеся обосновать свой тезис о добродетельной христианке («киндер — кирхе — кюхен») ссылкой на Новый Завет и новозаветную церковную практику. Увы, слова апостола Павла о равенстве (во Христе!) мужчин и женщин, столь решительно изменившие ветхозаветное мнение на этот счет, были решительно не услышаны людьми, которые на словах исповедуют апостольское учение.

Впрочем, в первохристианские времена провозглашенное апостолом «равенство в служении» действительно существовало. И существовало оно, помимо прочего, в виде института диаконис — женщин церковно- и священнослужительниц, которые не только заботились о приготовлении неофитов ко крещению и об их христианском воспитании, но даже и о церковных сосудах и облачениях. Справедливости ради надо сказать, что диаконисы существуют в православной Церкви и сейчас, хотя — с точки зрения большинства священнослужителей — такое явление стоит лишь терпеть как «меньшее зло» — терпеть до тех пор, пока мужчины не признают, что служение храму почетно и выгодно даже и для них.

С одной стороны, это действительно было бы желательно: кто из нас в той или иной мере не страдал от ворчливых и крикливых церковных прислужниц-женщин в черных халатах, бьющих — не хуже больничных нянечек — прихожан швабрами по ногам и мегафонным голосом делающих тем же прихожанам строгие внушения? Вот грешным делом и подумаешь: кабы этого суетного женского духу тут было бы поменьше… А с другой стороны, факт остается фактом: вся «материальная часть» любого храмового хозяйства — на протяжении нескольких последних десятилетий — лежала и лежит в основном на женщинах, которым стоило бы — вполне официально — придать статус диаконис, приобщаемых к этому высокому званию через особый чин посвящения (в конце концов, по канонам — сейчас, к сожалению, почти забытым, — певчие и чтецы тоже не нанимались, а поставлялись, принося, с одной стороны, почти монашеские обеты и, с другой стороны, получая — как знак своего чина и сана — стихари, церковнослужительские облачения).

Впрочем, вопрос о «женщине и Церкви» стоило бы ставить куда более общо, поскольку Церковь — это не только и не столько храм, сколько живущее по евангельским законам «общество верных». И вот тут-то опять будет уместным вспомнить о судьбе Кассии и о судьбе ее творчества. В самом деле, что она сделала? — Всего-навсего подтвердила самой своей жизнью теоретически никем не оспариваемое евангельское учение о равноправии мужчин и женщин во Христе (поскольку — вопреки ветхозаветному тезису о вторичности женщины — и те и другие «водою и духом» рождаются одновременно, Боговоплощением и Воскресением). И вот именно за это Кассия и пострадала. Сначала — при жизни — от благочестивого императора, забывшего о христианском первородстве «всякого человека, грядущего в мир» ради дохристианского первородства мужчины. Потом — после смерти, когда язычествующие канонисты старательно изгоняли ее имя со страниц написанных ею же сочинений…

Именно этой же логикой руководствуются и сегодняшние псевдоконсерваторы, которые ревниво подозревают во всякой женщине, берущейся за перо или выходящей на политическую сцену, скрытую феминистку, которая вот-вот приведет за собой толпу «новых амазонок». Увы, опасения эти беспочвенны, потому что женщина, чье сердце бодрствует даже тогда, когда спит она сама, выступает, как правило, лишь «от первого лица» — на свой страх и риск. С готовностью равнодушно принимать как хвалу, так и хулу.

Автор: О. Газизова.

P. S. Духи вещают: А еще чтобы там ни говорили философы и богословы только женщина может обеспечить по настоящему классный уют, будь-то в квартире, доме, или даже комнате, которая сдается посуточно разным путникам.