На острове Серам рассказывают: «Встретились когда-то банан и камень и стали спорить о том, каким быть человеку. Камень сказал: «Люди должны выглядеть так, как я. У них должна быть только правая сторона, одна рука, одна нога, один глаз, одно ухо, и они не будут умирать». Банан ответил на это: «Нет, люди должны походить на меня, у них должно быть две руки, две ноги, два глаза и два уха и они должны производить на свет детей, как я». Так спорили они все яростнее и все ругали друг друга. Наконец камень в бешенстве вскочил, бросился на банан и раздавил его. Но уже на следующий день на этом самом месте стояли дети банана, и старший сын, самый сильный, снова начал спор с камнем. Опять вскочил камень и снова раздавил банан. Но на следующий день опять стояли на этом месте молодые бананы и старший сын, самый сильный из них, опять вступил в борьбу. Так и продолжалось, и каждый следующий день новый сын банана вступал в противоборство.

Банан, который рос на краю крутого обрыва, сказал камню: «Мы должны бороться дальше, пока один из нас не победит». Услышав эти слова, разъяренный камень снова бросился на банан, но промахнулся и упал в пропасть. Тогда все бананы обрадовались и сказали: «Мы победили, теперь ты не сможешь больше прыгать на нас». А камень ответил на это: «Ладно, пусть человек будет выглядеть по-твоему, но зато и умирать будет, как ты!»

Смысл этого прекрасного мифа предельно ясен. Камень бессмертен, он хвастается этим. На это банан, возражая ему, не говорит о том, что он смертен, но о том, что он живет в своем потомстве, которого у камня нет и быть не может. Камень бессмертный и неживой, он единичен, не продолжен во времени. Множественность, смерть и, добавим, плодородие — вот атрибуты подлинной жизни. Смерть и плодородие дают человеку, вернее, человеческому обществу, коллективное бессмертие. Именно оно и рассматривается комплексом витагонических мифов как главное достояние человека, которое обеспечивает сохранение общества. В этом же заключается и смысл жизни с точки зрения мифологического сознания: в поддержании бесконечной цепи рождений и смертей. Живое существо — это такое существо, которое способно умирать и давать жизнь себе подобным. К слову у таких мифов множество источников, зарытых в основах нашей сущности, ведь беременность, рождение детей, их воспитание – сама сердцевина нашей жизни, не так ли?

Подобно тому, как, рассматривая соотношение профанной жизни со смертью, мы установили, что «бессмертный-неживой», так следующий вывод может быть сформулирован, как «неплодородный-неживой». Человек, неспособный или нежелающий по каким-то причинам дать жизнь подобному себе, не является в мифологофилософском смысле живым. Речь идет, конечно, не о биологической способности к деторождению; во всех обществах, тем более в первобытном, родство есть понятие социальное, а не биологическое. Отсутствие биологического потомства легко замещается социальным. В этих обществах всегда существуют тщательно разработанные обряды усыновления. Но существо принципиально неплодородное, безусловно, не принадлежит профанному миру.

Здесь ситуация, впрочем, более сложная, чем в случае с бессмертием. Стать бессмертным человеку не дано, но отказаться от плодородия вполне в его силах. Поэтому уже не мифологические, а вполне реальные люди, желавшие подчеркнуть свою причастность к сакральной сфере, во все времена и почти у всех народов прибегали к манипулированию плодородящей способностью. Наиболее распространен демонстративный отказ от нее — вспомним католический целибат, вспомним монашество, где, по крайней мере, в теории, полностью исключается какая-либо брачная жизнь. Сюда же можно отнести весталок, прочих священных дев, отшельников, аскетов.

Иногда средством приближения к сакральному мог быть не отказ от плодородия, а наоборот, осуществление его в зеркальной по отношению к профанной форме, необычной для простого человека. Достаточно вспомнить, например, чудовищное количество жен у коронованных особ Востока и Африки в средневековье или в более позднее время. У царя Соломона в Иерусалиме было 700 жен и 300 наложниц; у киевского князя Владимира, крестителя Руси, было 800 наложниц, у почти недавно почившего короля Свазиленда жены и их потомство составляли население целой особой королевской деревни.

Другой способ выделиться — браки с родными сестрами, практиковавшиеся царственными особами. Например, в сасанидском Иране или среди эллинизированных фараонов птолемеевского Египта. Намеренно демонстративный отход от нормального брака всегда подчеркивает причастность данного человека к сакральному миру, его отдаленность от простых смертных.

Интересно, что мифологема о связи жизни, смерти и плодородия отражена и в таком сложном и далеко не первобытном памятнике, как Библия. Правда, последовательность событий там несколько иная. После сотворения Адама, сотворения Евы из его ребра, наречения имен животным и растениям следует грехопадение — вкушение запретного плода с древа познания добра и зла. А затем — изгнание из Рая — Эдемскою сада. Только после этого Ева производит на свет Каина и Авеля, персонажей первоубийства, которое по структуре уже разобранных нами мифов должно было бы предшествовать изгнанию и тем более рождению.

Но, во-первых, само по себе грехопадение эквивалентно первосмерти. Адаму было дано заповедание: «А от дерева познания добра и зла от него не ешь, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь». Действительно, Адам и все его потомки становятся смертными, хотя смерть поражает первую пару людей не сразу. Казалось бы, созданы условия для начала круговорота профанных рождений и смертей. Но то, что Адам, Ева, змей или какой-то другой персонаж этого повествования не пережили первосмерть в явном виде, создает у повествователя, очевидное ощущение незавершенности. Профанная жизнь начинается не с Каина, а только с третьего сына Адама и Евы — малоизвестного Сифа, родившегося уже после первоубийства Авеля. Характерно, что иудейская экзегеза утверждает, что Каин и Авель были рождены еще в Эдемском саду, так что их рождение следует рассматривать как сакральное, предшествовавшее началу профанной жизни

Так что везде мы встречаем одну и ту же схему витагоническою мифа: цепь чудесных событий (завязка) — первоубийство — появление средств обеспечения профанной жизни или условий для нее — начало профанной жизни, принимающей форму цепочки смертей и рождений.

Свидетельством того, что человек полноценен и жив, был вечный знак, не исчезающий со временем. Например, обрезание — классический знак инициации теперь мы можем высказать предположение, почему это так. Ведь именно обрезание, как ничто другое, связывает воедино представления о смерти и о плодородии — двух непременных атрибутах жизни.

Конечно, нам не удалось, да, наверное, и никогда и не удастся полностью ответить на вопрос, что думал первобытный человек о смысле жизни? Но некоторые философские построения, которые возникли в весьма отдаленном прошлом, дают нам возможность интерпретировать, пусть не всегда, самые разные явления общественной жизни и недавнего прошлого. И даже современности.

Автор: М. Членов.