…Я вижу Эрехтейон таким, каким он был когда-то. Солнце встает позади меня, и мрамор розовеет ему навстречу. Шесть стройных ионических колонн восточного портика держат легкий антаблемент, по которому под фронтоном идет фриз. Это — лента из темно-фиолетового элевсинского мрамора, по которой неподвижно движутся выпуклые фигуры из мрамора желтоватого и кое-где мерцает бронза.

Пойдем против солнца направо и потом — вдоль северной стены. Чтобы сделать это, нам придется спуститься на двенадцать ступенек! Да, именно так — на двенадцать ступенек! Ибо северная стена Эрехтейона стоит на площадке, которая расположена ниже площадки перед стеной южной! Потолок храма в западной его половине находится на той же высоте, что и потолок восточный, но пол — на три с лишним метра ниже. Случай беспрецедентный!

Чем объясняется эта разность уровней: естественным рельефом или замыслом архитекторов? Мнения на этот счет разделились. Но мне кажется, что самым благоразумным было бы считать, что естественный рельеф и архитектурный замысел полностью соответствуют друг другу. «Исправить» рельеф и расположить маленькое сооружение на одном уровне не представляло большой технической трудности, однако предпочли решить храм, как ступень от уровня восточного фасада Парфенона к уровню площади перед фасадом западным. Эти западные фасады были видимы почти в одном поле зрения при движении от Пропилей по дороге шествий, один, Парфенона, — справа, другой, Эрехтейона. — слева.

Нельзя не замечать сопряженности двух основных сооружений нового Акрополя, хотя Эрехтейон в несколько раз меньше Парфенона. Он читается, как отзвук последнего, как его горное эхо, усложненное, разветвленное, модулированное, хранящее в себе те звучания, которые были изъяты из органной строгости главного государственного храма.

Если перечислять странности Эрехтейона, надо упомянуть, что колонны всех портиков различны по высоте, что северный портик «непомерно» велик, а южный — «непомерно» мал, что откуда бы ни смотреть на храм, нельзя увидеть никаких черт симметрии…

Да, все это — странности, но не случайности. Таков был замысел, таков был проект. Почему? На этот вопрос мы ответить не можем, но можем решительно не согласиться с теми, кто пытается найти объяснение в несовершенствах творцов, в исторических или экономических препятствиях, случайностях.

Все эти соображения возникали только потому, что авторам их была недоступна мысль о том особом сверхпорядке, до которого возвысились творцы Эрехтейона. Ученые хотели как можно «научнее» объяснить, почему Эрехтейон так своеволен, так не похож на другие храмы Греции, и рассматривали эту непохожесть, как некое нарушение законов. Они не поняли, что никакого закона, никакой формулы для его построения открыть нельзя… кроме одной, единственной.

И эта формула — он сам. Его нельзя изложить адекватно иным способом, чем он создан. …Совершая прогулку вокруг Эрехтейона, мы с каждым поворотом делали бы для себя все новые, неожиданные открытия.

Так называемый «Портик кор». Портик девушек. Самый маленький из всех портиков Эрехтейона, но самый прелестный. Его легкий антаблемент с изображением магических дисков поддерживают шесть кариатид — четыре в первом ряду и две во втором по бокам. Они, конечно, колонны, и они, конечно, женщины. Складки их одежд, конечно, складки, но они вместе с тем — и каннелюры, какие всегда обязательны на древнегреческих колоннах любого из ордеров. Они несут на головах корзины, содержащие тайное, потому что они, несомненно, аррефоры, но корзины переходят в пояски капителей, которые поддерживают классические абаки. Девушки несут свой груз легко и с достоинством, как носят кувшины и корзины все женщины Востока, однако в них нет никакой кокетливости, несмотря на молодость: ведь они — служительницы богини, и кроме того, они — колонны. Но хотя они — колонны, они не стоят на месте, как атланты Эрмитажа, они идут. Ибо, если они — аррефоры, они должны участвовать в праздничном панафинейском шествии. Слышите? Звуки струн, топот коней, пение? Между Парфеноном и Эрехтейоном движется пестрая и шумная процессия, и в ней — аррефоры. И на фризе Парфенона по ту сторону дороги — тоже аррефоры. Мраморные носительницы пропускают мимо себя живых…

Может быть, в этом и состояло практическое назначение маленького портика-балкона, выступающего из глухой стены Эрехтейона: пропускать мимо себя процессии, приветствовать и благословлять их, если вообще эти обычаи существовали в Афинах? Так или иначе глухая граница храма была преодолена зрительно. Эрехтейон не оказался стоящим спиной к Парфенону!

Он объединился с ним не только западным, но и южным своим фасадом. Все это было, несомненно, предусмотрено в проекте. Не проще ли считать, что поиски симметрии, регулярности, правильности законны там, где эти качества определяют достоинство вещи. В век расцвета собственного самобытного искусства, еще не тронутого военно-регулярным влиянием Рима, афиняне подошли к каким-то совершенно новым принципам архитектуры.

Эрехтейон мы воспринимаем как единое целое. Однако, обозревая его, мы все время попадаем во власть отдельных микроочарований. Я представляю себе, как хорош был Пандросеум, дворик перед западным фасадом, куда выходили две маленькие двери, где росла священная олива Афины, куда смотрели окна западного портика и где аррефоры играли в мяч. В этой обители было столько же уюта, сколько и красоты. А площадка перед северным фасадом? Этот небольшой холл под открытым небом с алтарями богов, с креслами для бесед, для созерцания, с пологой лестницей, которую можно было превратить в трибуны для пришедших на богослужение… А восточный портик, который мы уже попытались описать, как глядят в него звезды в ранний утренний час, как мерцает в нем пламя золотого светильника Каллимаха.

Автор: Борис Агапов.