Таинственное творение древнего греческого зодчества. Маленький храм у северной стены Афинского акрополя, некогда осененный густолиственной кроной оливы, посвященной Афине Палладе. Он был портретом идеи, совсем не похожей на ту, о которой писал архитектор Жюль Этьен Буле. Вспомним его слова:

«Если мы вообразили себе дворец:
1) вход в который расположен не посредине фасада,
2) в котором нет ничего симметричного,
3) все окна расставлены не на равных расстояниях и на разной высоте, то такой дворец предстанет перед нами только как образец путаницы; подобное сооружение будет выглядеть, как нечто гнусное и невыносимое».

Всем этим условиям невыносимости полностью отвечает Эрехтейон. И однако я не знаю ничего более прекрасного в античной архитектуре.

Акрополь. Нам старикам слишком знакома эта мучительная отрешенность развалин. Мы все, несшие непосильный груз войны, знаем ее. Звезды в оконных проемах, шорох сквозняков, как шорох змей… Но на берегу Волги и в Дрездене развалины ждали восстановления, вглядывались — не идут ли чинить? Здесь — нет.

Как одиноки эти камни! Они ни в чем не принимают участия, они призрачно плывут вне нашего времени, со слепой медленностью следуя за поводырем Хроносом — в небытие.

Как все старики, они слушают только себя: непрерывно осыпается в них что-то, тончайшие пленки то ли отщепляются от них, то ли испаряются в синеву… Точнее — прах, поднимаемый ветром, невидно сечет мрамор и стекает по каннелюрам. Идет процесс исчезновения. По килограмму в год? Неизвестно. Но идет.

Как исхудали колонны! Иссохли, подобно рукам состарившихся красавиц… Провалами, морщинами, шрамами изрыты стены. Подойти и незаметно прижаться лбом к материнскому камню, прощаясь.

Я исчезну на тысячи лет раньше, чем они, но мне горько их исчезновение. Со страхом я слежу за дикой скоростью моего бытия, моего пульса, моего дыхания… По отношению к Парфенону я мчусь, как мезон!

И я исчезаю, едва возникнув. Не успев ни в чем разобраться, не достигнув той точки, откуда можно было бы увидеть свое время издали, во всей его широте. Точки, откуда можно было бы с улыбкой понять все, чего понаделал глупого или неверного. Ведь едва начинаешь освобождаться от бремени молодости и вступаешь в возраст, когда научаешься думать не только о существах противоположного пола и не только о том, талантлив ты или бездарен, словом, едва в тебе прорезывается способность размышлять и созидать, независимо от возрастных гормонов и секреций, как уже начинается деградация, готовится тот комплекс болезней и утомлений, который теперь будет требовать все больше и больше внимания… Проклятье!

Период проб и ошибок у многих занимает слишком большое число лет. Между тем то, что человек не вышел в гении, происходит зачастую от его способа жить до тридцати лет. А время от семнадцати до тридцати — такое страшное время, что поди попробуй, отдайся полностью науке, искусству, конструированию! Для этого надо иметь почти патологическую природу, близкую или к бесполости, или к фанатизму, или к аномальной неутомимости… Вот если бы наступали у человека вторые двадцатые годы, как наступают вторые зубы после молочных! Он уже все знает и про половую жизнь, и про спорт, и про костюмы, и про автомобиль, и про коньяк… Он уже понял, что все это ничего не стоит, если сам ничего не стоишь.

Он уже разобрался, что хотя физиология и есть материальный фундамент любви, но в фундаменте жить неинтересно и придется перебираться выше. Эта истина дается тоже в результате многочисленных проб и ошибок.

Во всяком случае он уже свободен от назойливого и гнетущего чувства перед срыванием покрова с тайн и запретов, и теперь он будет переселяться в верхние этажи. Ему предстоит узнать о любви высшие тайны, понять ее, как драгоценное утверждение самого себя, как путь к познанию красоты мира, как опыт дружбы с другим существом, как открытие нежности. Он, конечно, будет открывать все это, как нечто никому доселе неизвестное, а между прочим, так оно и есть: ибо это «нечто» действительно присуще только ему, как рисунок на подушечках его пальцев, как тембр его голоса. И немало еще предстоит пережить, чтобы постигнуть то удивительное, что бывает там, на верхних этажах любви, когда мужчина и женщина научились ощущать себя единым большим человеком.

Ах, если бы у нас были вторые двадцатые! Но их нет. Поэтому плохо, катастрофически плохо тем, кто не поспевает вложить эти вторые в первые и провести их — одновременно. Большинство воображает, что перед ними еще бездна времени — одна из самых гибельных иллюзий, вероятно, оставшаяся в нас от обезьян…

…Покинутость. Сухой шорох развалин. Запах чебреца и мяты. Лежат барабаны разъятых колонн, похожие на гигантские мраморные шестерни. Вдавлены в землю фундаменты старых храмов, как следы сандалий ушедших богов. Но разрушились эти храмы не от дряхлости — их сожгли полные отваги предшественники турецких бандитов — бандиты персидские, которым понадобилась Эллада еще за пять столетий до нашей эры. Греки тогда расколотили заморских громил, и афиняне принесли всенародную клятву — навек сохранить остатки своего древнейшего Акрополя и построить новый, еще более прекрасный.

Горько думать, но, пожалуй, в уничтожении памятников архитектуры на земле повинны прежде всего люди, а потом уж время. Археологи весьма тщательно изучили Эрехтейон. Можно сказать, каждый камень его подвергся измерению, вычерчиванию, исследованию. Над его рисованными и макетными реконструкциями трудились многие архитекторы и художники. Гипотезы об особенностях и странностях его планировки столь же многочисленны, сколь и противоречивы.

Эрехтейон стоит в том районе Акрополя, где когда-то, еще в догомеровские времена, был расположен царский дворец. В царском дворце в Акрополе не только сытно ели, копили богатства, вершили суд и готовились к битвам. Достоверно известно, что там совершалось поклонение Афине. И было это в самые давние эллинские времена. Впоследствии тут (немного южнее) был возведен храм Гекатомпедон, посвященный тоже Афине. Его разграбили и сожгли персы под мудрым руководством Ксеркса, царя царей. Основания стен и колонн Гекатомпедона и сейчас, белея костьми, чуточку возвышаются над землей, подобно каменной стерне после кровавого покоса или подобно чуть выпуклой печатной схеме радиоприемника, предназначенного ловить ультрадавние волны истории.

Восточной частью своей южной стены Эрехтейон невидимо под землей соприкасается с северовосточным углом фундамента разрушенного Гекатомпедона и так же невидимо в своем подземном помещении сохраняет контакт с камнями царского дворца микенских времен. Таким образом, Эрехтейон подсоединен к двум эпохам — сверхдавней и давней. Мне кажется, это было сделано предумышленно. Может быть, это входило в «проектное задание» храма, как, скажем, в наши дни в проектное задание электростанции входит близость к топливной базе? Возможно, что для древних магические требования были столь же повелительны, как для нас — научно-технические. Магия архитектуры включала в себя и местоположение храмов, их ориентировку, их ландшафтность, их связь с прошлым.

Может быть, в «проектное задание» храма входило «быть древним»? Например, он должен был включить в себя выщерблину в скале, которая считалась следом трезубца Посейдона, когда незадачливый бог начал свой спор с Афиной за обладание Аттикой? Может быть, проект храма обязан был предусмотреть и место, где росла бы олива, посаженная Афиной, — первая олива в Элладе.

Возможно, что храм должен был иметь подземелье, где могла бы жить змея, одно из древнейших воплощений Афины? Она была живая и считалась стражем Акрополя, ее кормили медовыми лепешками, и если у нее портился аппетит, это служило причиной серьезных опасений всего государства.

А могила Кекропа, основателя Афин? Ее тоже нельзя было ни перенести, ни обойти храмовой постройкой. А колодец с соленой водой, так называемое «Эрехтеево море», о котором Павсаний утверждает, что в нем при южном ветре был слышен звук морских волн, между тем как от Акрополя до моря более трех километров? Ведь и это чудо было связано с древнейшими легендами, которые в те времена заменяли науку или были с ней равноправны.

Гениально задуманная и ювелирно выполненная архитектура укрывала тайную жизнь, о которой мы знаем очень мало. Там совершались секретные обряды. Их партитуры веками передавались из одного поколения наследственных жрецов другому, и только им одним были известны…

Продолжение следует.

Автор: Борис Агапов.