Праздник Троицы у нас любят все — верующие и неверующие. Рождество у нас любят, потому что… елки, Пасху — потому что куличи, Троицу — потому что березки. Запах еще свежей, но уже сохнущей листвы и травы в храме, теряющем в эти дни обычную свою строгость рукотворного сооружения и ненадолго обращающегося в молодой лес… «Ах, как это по-славянски, как это по-язычески!» — скажут. На самом же деле Троица — это праздник побежденного язычества, праздник преодоленной немоты: дотоле сдерживавшееся и сдерживаемое слово вдруг прорвалось наружу, в мир, который был ошеломлен торжеством и радостью говорения. Троица — это праздник, когда властвует, по выражению поэта, лишь «ветер, ветер — на всем Божьем свете»: в пятидесятый день после Пасхи ученики Христовы, собравшиеся вместе, были удивлены, когда, по свидетельству апостола Луки, «внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра».

Дух Святой, явившийся ветхозаветному пророку лишь «в дусе хлада тонка», явил себя теперь в «шуме»: Слову Божьему уже не положить границ, уже не поставить пределов, потому что оно, покорив себе все стихии, само сделалось Стихией, подчиняющей Своим законам весь мир. И если прежде христиане, прожившие всего пятьдесят дней после Воскресения Господня, вынуждены были собираться тайно, плотно притворяя за собой двери и разговаривая полушепотом, то теперешний божественный «шум», теперешний бурный ветер, заглушив боязливое бормотание, превратил его в вольное, громкое, полновесное слово, возглашаемое — urbi et orbi — «гласом трубным». (На поздневизантийских и русских иконах «город и мир» как Космос персонифицирован таинственной фигурой монарха, держащего белый плат с двенадцатью — по числу сидящих апостолов — свитками Евангелия, которое должно быть проповедано «всей твари».)

Онемевшие было — от внезапного шума, ветра, смятения — апостолы вдруг заговорили. И заговорили уже не сами по себе и не от себя: «начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещать». Выглядели они, изъяснявшиеся на чужих языках, более чем странно — настолько странно, что набожно-аккуратные иерусалимские иудеи или пожимали, недоумевая, плечами, или злорадно ухмылялись, полагая, будто эти безумцы «напились сладкого вина». Мир, дороживший своими законами, своими уставами, своими порядками, внезапно пришел в движение, когда буйный северный ветер ворвался в замкнутое пространство, наполненное знойным и неподвижно-пустынным воздухом, а всеобщее благочестивое молчание было нарушено безудержным, безумным, взахлеб, говорением.

Так нашему чопорному, окамененному, обреченно хранящему будто бы «приличное» (а на поверку — безумное!) молчание миру был нанесен — на пятидесятый день после Воскресения Христова — сокрушительный удар. И сразу ожили в памяти слова пророка о том, что «в последние дни» «будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут». В самом деле: божественной любви «все возрасты покорны», а молодые и старые, равно убедившись, что «жизнь есть сон», живут уже «поверх барьеров» — видениями и сновидениями иного мира, явившегося Пятидесятницей. Мир, казалось бы, потерял опору: буйным, внезапно налетевшим ветром были распахнуты, а потом и сорваны с петель все окна и двери, которыми человек защищал и отгораживал себя от Божьего мира, затворяя слух свой от Божьего гласа.

Пятидесятницею все изменилось, все преобразилось: теперь «и невозможное возможно, дорога долгая легка»… Долгая дорога ко спасению, которая удлиняется трудами, страданиями, постами, жертвами, вдруг предстала светлой и легкой, а каждый мог бы сказать: «Радости нашей никто не отнимет от нас».

Мир, потрясенный Пятидесятницею в своих основаниях, внезапно «проснулся и прозрел», и перед ним открылась редкостная возможность вселенского Преображения: в «видениях» и «сновидениях» обнаружилось, что он, построенный по плану Вавилонской башни, строительством которой человечество разделилось на «языки» — то есть на утратившие способность к взаимопониманию народы, — может стать Вселенской Церковью, где каждый говорит о своем, на языке своего сердца и своего опыта, но все понимают друг друга. А «иные», странные и чуждые языки становятся внятными всем только тогда, когда «сердце сердцу весть подает»: «другой» (то есть изначально «чужой») превращается в «друга», от которого уже не утаить ни общей радости о внезапно явившемся Духе, ни общей печали о внезапно сокрываемом от нашего взора Солнце Правды.

Пятидесятница — это праздник, когда каждый может повторить слова Псалмопевца: «Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе?» В этот день невозможно говорить о Боге «келейно», только для себя одного, но лишь «вселенски» — для совокупной, собравшейся «вкупе» братии. Каждый говорит о своем, будто бы не слыша другого — говорит на своем языке,— но слово его, преодолевая порожденное самонадеянной гордыней вавилонское разделение, внятно уже каждому.

…В тот день все начали «глаголати странными глаголы, странными учении, странными повелении Святыя Троицы»: и слова, и учения, и повеления — все «странно» в мире, не привыкшем к божественному шуму и божественному молчанию, хотя именно «странное» и торжествует над языческим, вавилонским хаосом человеческих слов, мнений, учений. Все странно — и все внятно: «и жар холодных числ, и дар божественных видений».

Внятно одною лишь любовью, которая не может заключить себя в одиноком, печальном и скорбном сердце, но рвется наружу — в разделяемый злобой, но соединяемый верою мир, который изначально создан был для того, чтобы согласно, множеством голосов, славить Всесвятого Духа.

Автор: О. Газизова.

P. S. А еще праздник Троицы отличное время, для того, чтобы, например совершить захватывающее путешествие по святым местам. Правда, для этого необходимо иметь хороший автомобиль, а о том как правильно приобрести оный можно узнать на сайте auto-nim.ru и заодно почитать отзывы об автосалонах Москвы и Петербурга.