«Говорить — только портить беседу». (Английская пословица).

Однажды к Сократу привели нового ученика. Молодой человек горел желанием овладеть наукой, которая граничила с искусством, — наукой красноречия. Ради этого он совершил нелегкое путешествие в Афины. Однако, поговорив с ним несколько минут, Сократ потребовал за обучение двойную плату. Почему? Этот же вопрос задал ему ученик. «Потому что мне придется обучать тебя двум наукам,— ответил философ, — не только науке говорить, но и тому, как нужно молчать».

Неизвестно, насколько успешными оказались эти занятия. Судя по тому, что в перечне прославленных ораторов имя этого ученика не дошло до нас, Сократу едва ли удалось отучить его от дурной привычки к многословию.

О подобных людях с недоумением и иронией писал древнегреческий историк Теофраст, «Болтливость — это томительные разговоры, разговоры длинные и бездумные. Болтливый человек сядет рядом с кем-нибудь, кого не знает, и начинает расхваливать свою жену или пересказывать сон, который он видел прошлой ночью, или примется описывать свой обед — блюдо за блюдом. Когда он перейдет к своим делам, он сообщит, что у молодого поколения нет тех манер, что у старшего, что цены на пшеницу выросли, что в городе много иностранцев, что корабли смогут выйти в море после праздника Диониса. Он расскажет, о чем говорится в народном собрании, и даже перескажет, произнесет перед вами речи, с которыми выступит, когда станет членом собрания».

Это было написано 2200 лет назад. С тех пор исторические формации сменяли друг друга, могущественные империи возникали и исчезали бесследно, как дым в небе, совершались величайшие перевороты в обществе и науке, и лишь эта категория людей пребывала без изменений. «Болтун хочет заставить себя любить и вызывает ненависть, стремится оказать услугу и становится навязчивым, желает вызвать удивление и делается смешным». Увы, эти слова Плутарха могли бы быть сказаны и вчера.

Правда, в определенных ситуациях многословие оказывается очень ценным качеством для политического деятеля. Мы имеем в виду такой прием парламентской борьбы, как обструкция. Желая помешать принятию того или иного решения, его противники прибегают к своеобразному методу; они берут слово и говорят без остановки в течение многих часов. Так, в США один из сенаторов, выступая при обсуждении законопроекта о гражданских правах, говорил без передышки 24 часа 18 минут. Это рекорд, который, по всей вероятности, нелегко побить.

«Не следует завладевать разговором, как вотчиной, из которой имеешь право выжить другого, — писал Цицерон. — Напротив, нужно стараться, чтобы каждый имел в разговоре свою очередь». Однако этот благой совет отца ораторского искусства распространяется, как вы видели выше, не на все ситуации.

Остроумное обоснование того, что в речах следует хранить сдержанность, приводит «Юности честное зерцало» — нравоучительное сочинение начала XVIII века. «Природа устроила нам только один рот или уста,— читаем мы там,— а уши даны два, тем показывая, что охотнее надлежит слушать, нежели говорить».

Особый подвид болтунов во все времена составляли любители анекдотов. Обычно это люди, которым очень хотелось бы быть душой общества, но которые не умеют сделать разговор интересным для всех и, не владея искусством беседы, пользуются поэтому эрзацами занимательности. Трудно не вспомнить в этой связи афоризм Буало: «Анекдоты — это остроумие тех, кто его не имеет».

Как-то некий литератор по фамилии Башуцкий долго уговаривал Белинского приехать к нему пообедать. Уступая его настойчивости, Белинский в конце концов согласился. С ним поехали Языков и Панаев. Обед оказался отличным, однако радость была преждевременной. Гости не подозревали, какой их ждет «десерт».

После обеда хозяин пригласил всех в кабинет. Он предупредительно разместил гостей в глубоких креслах, а Белинского усадил против себя. После чего достал огромную рукопись и с упоением начал читать гостям свой новый роман.

«Белинский взглянул на меня с ужасом»,— вспоминал впоследствии Панаев. Самому Панаеву и Языкову повезло. Они заснули на половине первой главы. Когда Панаев проснулся и взглянул на часы, было уже девять часов вечера.

«Извините меня, Александр Павлович,— решился он прервать автора, — я должен ехать, я дал слово, мне очень жаль, что я лишаю себя удовольствия… Белинский яростно взглянул на уходившего Панаева, но ничего не сказал.

— Вы поступили со мной самым постыдным образом,— говорил он Панаеву на следующий день,— Знаете ли вы, что я до четырех часов должен был высидеть у Башуцкого, не вставая с места. Он прочел мне всю первую часть своего романа. Каково мне было, вы можете себе представить! Сегодня я болен, у меня грудь разболелась, в голове черт знает что…»

Чехов, этот необычайно мягкий и воспитанный человек, нередко становился легкой добычей назойливых болтунов. На одного из таких бесцеремонных визитеров он как-то жаловался Куприну. Оказывается, какой-то отдаленный его знакомый имел привычку, едва он приезжал в Ялту, сейчас же заявляться к Антону Павловичу. «И сидит с утра до обеда,— сокрушался Чехов.— В обед уедет к себе в гостиницу на полчаса, а там опять приезжает и сидит до глубокой ночи и все говорит, говорит, говорит… И так каждый день».

Болтун, как и большинство бестактных людей, пребывает обычно в блаженном неведении относительно того, насколько в тягость бывает он всем, кто имеет с ним дело.

Продолжение следует.

Автор: А. Горбовский.