Что такое красота? Одно из самых загадочных явлений природы. И как в законах строения и развития природных тел мы имеем разные уровни, то есть они и в прекрасном. И на самом высшем уровне, может быть, находятся асбстрактнейшие математические теории и высшие музыкальные творения гениальных композиторов. А. А. Любищев

На фотографии — Эйнштейн со скрипкой. 1931 год. Он еще в Берлине. Два года до изгнания. Моложавое лицо. Седина в пышной шевелюре. Ему 52 года. Смычок на струнах. Пальцы левой руки — на грифе. Рука в первой позиции. Скорее позирует, чем играет, — при его отрицательном отношении ко всякой аффектации и сентиментальности он вряд ли бы согласился, чтобы его снимали в момент исполнения. В позе, выражении лица есть нечто натянутое, не похожее на «Эйнштейна».

Величественную и одинокую фигуру Эйнштейна трудно считать характерной для нашего мира. Вся жизнь его полна парадоксов и внешних противоречий. В детстве его считали ранимым ребенком, с предельно обостренным чувством правды и справедливости. И именно ему предстояло пережить травлю, две мировых войны, нацизм, изгнание и в конце жизни услышать о трагедии Хиросимы и Нагасаки. Знаменитая тридцатидвухстраничная работа Эйнштейна «К электродинамике движущихся тел», содержащая специальную теорию относительности, статья, представлявшая собой «целый мир с новым стилем мышления, новой философией» (Дирак), появилась в немецком физическом журнале «Анналы физики» в 1905 году. А Нобелевская премия была присуждена Эйнштейну лишь в 1921 году, когда он был уже всемирно знаменит за «работу о световых квантах и другие работы по физике», но не за теорию относительности.

Эйнштейн испытывал полное равнодушие, даже неприязнь к славе. По словам А. Мошковского, в погоне за славой Эйнштейн «играл роль дичи, а не охотника», а в то же время он был фантастически популярен. Именно он, противник насилия, зла, боли, вынужден был направить знаменитое письмо Рузвельту, положившее начало разработке атомного оружия в Америке. Удивительно, что Эйнштейн, который многим давал утешение и опору в жизни, сам стремился к одиночеству, которое, по его словам, так мучительно в юности и так драгоценно в зрелые годы. Ирония судьбы и в, том, что Эйнштейн, который мог составить гордость любого университета, академии, нации, испытал в своей жизни гонения, преследования, изгнание…

При величайших достижениях Эйнштейна, творческим импульсом для него никогда не было желание добиться какого-либо жизненно-практического результата: известности, денег, положения. Он был далек от честолюбивого желания утвердить свой приоритет; у него не было, как у Бетховена, опасения «не совершить того великого, что было возможным». «Он стремился к познанию (истины) ради собственного удовлетворения, а не ради выгод или славы»,— вспоминал Макс Борн.

В 1950 году в послании Итальянскому обществу развития наук Эйнштейн писал: «…следует ли рассматривать поиски истины… как самостоятельную цель нашей работы? Или же наши поиски истины должны быть подчинены какой-то иной цели, например, «практической»? Для меня борьба за достижение более глубокого и лучшего понимания мира — это одна из тех самостоятельных целей, без которой у мыслящей личности не может быть сознательного, позитивного отношения к жизни».

Писатель Макс Брод, который часто аккомпанировал Эйнштейну на рояле, послал ему в Принстон в 1949 году свой новый роман «Галилей в плену». В письме Максу Броду, содержащем отзыв о книге, мы читаем столь характерные для Эйнштейна строки: «Что касается самого Галилея, то я представлял его себе, конечно, совсем иным. Нельзя сомневаться, что он страстно добивался истины. Но, по-моему, трудно поверить, что он, будучи уже зрелым человеком, видел какой-то смысл в преодолении стольких препятствий ради того, чтобы сделать найденную им истину достоянием поверхностной толпы… Во всяком случае, я не думаю, что мог бы предпринять нечто подобное, чтобы отстоять теорию относительности».

После Эйнштейна почти не осталось памятных мест. Дом, в котором он родился в Ульме, разрушен бомбой в конце второй мировой войны; при разгроме его дома в Капуте под Берлином погибло его имущество и архивы; согласно воле Эйнштейна его прах развеян дружеской рукой по ветру… Он не хотел, чтобы его могила служила местом поклонения и печали… Но сам он часто отдавал должное памяти ушедших…
.
1928 год. Эйнштейн у могилы великого X . А. Лоренца. «…Свою жизнь он до мельчайших подробностей создавал так,— произносит Эйнштейн,— как создают драгоценное произведение искусства». Эти проникновенные слова относятся к нему самому. Поль Дирак в сентябре 1978 года в лекции на симпозиуме ЮНЕСКО, посвященном воздействию современных научных идей на общество, сказал: «Великие открытия в науке делаются двояко. Бывает так, что время созрело для данного открытия, и к нему устремляется много исследователей… Это такие открытия, которые мог бы сделать если не один исследователь, то другой. Но бывают научные открытия и иного рода, когда исследователь трудится в полном одиночестве… Эйнштейн работал большей частью именно так. Если бы Эйнштейна не было, то никто не сделал бы этих открытий еще на протяжении многих лет или десятилетий. Эйнштейн в одиночку полностью изменил ход истории науки».

Все это безусловно так. Но что может побудить не физика, вообще не ученого, а профессионального музыканта напряженно и в течение долгих лет думать и рассуждать о жизненном и научном пути Эйнштейна? Причин по меньшей мере две. На первую из них указывает сам Эйнштейн, когда в статье «Памяти Марии Кюри» говорит: «Сейчас, когда завершилась жизнь такой выдающейся личности, как мадам Кюри, нельзя ограничиваться воспоминанием только о том, что дали человечеству плоды ее творчества. Моральные качества выдающейся личности имеют, возможно, большее значение для данного поколения и всего хода истории, чем чисто интеллектуальные достижения».

Другая причина — в глубокой связи Эйнштейна с музыкой. На всех этапах жизни музыка органично вплетается в мировоззрение Эйнштейна как важный, хотя и не поддающийся точному анализу компонент. Роль музыки в научном творчестве Эйнштейта значительно больше, чем это обычно принято считать,— факт, на который указывали некоторые исследователи его творчества. В музыке Моцарта, Баха, Гайдна, Бетховена, наиболее ценимой Эйнштейном, он слышал отражение закономерностей природы. Она была для него тем, что Пифагор определял как гармонию чисел, Кеплер — как музыку сфер, Лейбниц — как имитацию универсальной гармонии, вложенной Богом в мир.

Продолжение следует.

Автор: Г. Фрид.