Церковь была небольшая. И построили ее быстро — всего за три месяца. В июне начали — в сентябре закончили. В июне и сентябре 1198 года. Именно под этим годом (точнее, 6706 годом «от сотворения мира», по принятому тогда на Руси летосчислению) в первой новгородской летописи была сделана запись: «В то же лето заложил церковь камяну князь великий Ярослав сын Володимерь внук Мстиславль во имя святого Спаса Преображения в Новегороде на горе прозвищем Нередице». Ярослав Владимирович, князь новгородский, имел и более знаменитых в русской истории близких родственников. Он приходился правнуком Владимиру Мономаху. Но сам был не слишком талантлив и довольно неудачлив. И в современной научной литературе его пожалуй, чаще всего вспоминают как раз из-за того, что он заложил церковь Спаса на Нередице. И, как принято было тогда, оказался изображен на ее фресках — подносящим церковь Иисусу Христу.

Подождав, как полагалось, год — чтобы здание просохло,— его стены покрыли изнутри фресками, расписали красками по сырой штукатурке. Высыхая вместе с штукатуркой, краски покрывались тонкой прозрачной пленкой карбоната кальция — защитным слоем, сохранявшим их на столетия.

Купол, стены, четырехугольные столбы, поддерживавшие купол, покрывали штукатуркой — сверху вниз горизонтальными полосами. Каждую такую полосу надо было успеть расписать примерно за восемь часов — время, которое штукатурка остается сырой и принимает в себя краски. И через сотни лет можно различить швы между полосами штукатурки. А порою нижняя полоса чуть-чуть залезала на верхнюю, и художникам приходилось заново дописывать «занятые» штукатуром части уже сделанной работы.

Фрески покрывали буквально всю внутреннюю поверхность церкви — от купола и почти до самого пола.

Тут была огромная композиция «Страшный суд», с надписью на новгородский манер — «Страшный судищь». И десятки сцен из священной истории. И полагающиеся в каждой уважающей себя церкви изображения Христа, святых, архангелов.

Сотни лиц смотрели со стен на новгородцев, пришедших когда-то в новый храм. Лиц; одушевленных кистью мастеров, но таких торжественных и суровых. Именно суровых — это слово употребляют почти все, кто пишет о Спасе на Нередице.

Лица эти и фигуры по большей части значительны, исполнены жизненной силы, мужественности, воли, величия — и в то же время поражают некоей торжественной тяжестью. Как сказал крупнейший историк русского искусства Виктор Никитич Лазарев о фигурах Нередицы, «Если они двигаются, то у них тяжелая поступь, если они стоят, то кажутся прикованными к месту».

Да, суровым было искусство Спаса на Нередице. Суровым, твердым, даже жестоким. Вон богач, сгорая в адском огне, просит у праотца Авраама дать ему, бедняге, возможность смочить язык — и получает ответ от дьявола: «Друже богатый, испей горящего пламени».

Поразительное обилие художественных образов расцветило стены Спаса на Нередице всего за один месяц — так сообщает летопись.

Конечно, в один месяц такую грандиозную работу могла сделать только группа художников, но при всех различиях в индивидуальной манере, часто заметных даже на неискушенный взгляд, эта группа создала единый ансамбль. Господствуют в нем желтые, голубовато-синие, красно-коричневые, белые и зеленые тона. Мастера учитывали расстояние от фресок до глаз зрителя: и на верхних фресках светотень резче, краски гуще, цвета отчетливей, чем на нижних. Единый общий принцип виден и в размещении изображений, в том, как каждое из них включается в цветистый ковер фресок.

И вот — ни один из памятников монументальной живописи средневековья Востока и Запада не дает с такой полнотою картину художественных форм с их разнообразными стилистическими и техническими уклонами», — констатировал исследователь древнерусской живописи Николай Петрович Сычев. И отмечал, что нет ни одного исследования, касающегося средневекового искусства Византии и тем более — древнерусского искусства, в котором не затрагивалась бы роспись Спаса на Нередице.

В. Н. Лазарев пишет: «Мастера Нередицы в совершенстве владели фресковой техникой, которую они сумели обогатить новыми фактурными приемами и новыми цветовыми решениями». Он добавляет: «Кто не имел счастья видеть фрески Нередицы. тому трудно составить полное представление о монументальной живописи средних веков». Обратите внимание: средних веков не одной лишь Руси…

Никто из нас уже не увидит эти фрески в их подлинном величии. В 1941 году немецкие фашисты били по храму Спаса на Нередице из орудий. Здание еще удалось как-то восстановить, точнее, построить заново, но фрески, слава русского и мирового искусства, сохранились лишь на совсем небольшой части стен. И сохранились негативы фотографий, сделанных до войны, старые фотоальбомы, копии, сделанные живописцами.

Нам теперь приходится звать на помощь память очевидцев и собственное воображение, верить тем, кто видел росписи и почти стихами воспевал потом яркость и силу их, выразительность и величавость.

Исследователи находят в этих росписях приметы взаимодействия древнерусской культуры с культурами Византии и Франции, Северного Кавказа и Ирана, балканских славян и Армении… И в то же время считают, что здесь новгородские черты проявляются сильнее, чем в любом другом памятнике.

А на острове Готланде в Балтийском море найдены фрески, созданные под сильным влиянием новгородских мастеров, расписавших Нередицу. А может быть, и именно кем-нибудь из этих мастеров.

Сколько их было? Исследование различий в стиле (теперь — хотя бы по фотографиям) как будто может дать ответ на этот вопрос. Но пока что есть не ответ, а ответы — во множественном числе. Один историк, исследовавший фрески, говорит о восьми художниках «по меньшей мере». Другой — о десяти. Третий — о пяти. Четвертый — только о трех «главных мастерах». Пятый — даже о двух.

Ясно, во всяком случае, что работала художественная артель. И тут можно повторить слова крупнейшего исследователя древнерусского искусства Игоря Эммануиловича Грабаря, сказанные о других фресках: «Роспись исполнена артелью живописцев, во главе которой стоял… мастер исключительного таланта и огромного художественного опыта. Как водится обычно при артельной работе, он писал наиболее сложные, трудные и ответственные части и, конечно, ему же принадлежит общая концепция большинства отдельных эпизодов целой сюиты и установление основной красочной гаммы».

Это сказано о фресках Дмитриевского собора во Владимире на Клязьме. А потом историк, открывший очень многое об Андрее Рублеве, Феофане Греке, Дионисии — великих мастерах XIV—XV веков, с горечью писал: «Памятники древнейших эпох почти всегда безымянны, и нет никакой надежды установить когда-либо имена безвестных мастеров, расписавших фресками русские храмы XI, XII и XIII веков».

Грабарь ли не умел открывать новое! А здесь — «никакой надежды… когда-либо», «безвестных мастеров».

Но старая поговорка справедливо советует: «Никогда не говори «никогда». И на самых знаменитых древнерусских, фресках, на фресках Спаса на Нередице, правота этой поговорки подтвердилась.

Очень вероятно, что имя одного из главных мастеров художественной артели, расписавшей Нередицу, более того, даже руководителя ее, нам известно. Впрочем, скажем осторожнее: выдвинута гипотеза, которая указывает имя одного из художников XII века. Великого художника, который, если эта гипотеза будет признана, по праву займет место в ряду таких мастеров, как Феофан Грек, Андрей Рублев, Дионисий. Более того, он жил на полтора-два века раньше и, значит, открывает этот ряд. (К слову о каждом из этих великих мастеров можно заказать интересную курсовую работу по истории искусства зайдя на сайт https://diploms.kiev.ua).

Теперь о самой гипотезе, выдвинутой Валентином Лаврентьевичем Яниным. Начать можно с орфографической ошибки, сделанной семьсот восемьдесят лет назад. Непременной частью в украшении, центральным узлом росписи церквей был так называемый деисус — композиция из изображений Иисуса Христа (посередине), Иоанна Предтечи и Марии-Богоматери.

Но у женского изображения в деисусе Спаса на Нередице стояла надпись: «агиа Марва — святая Марфа. Для объяснения этого факта выдвигались остроумные гипотезы. Например, такая: по некоторым (возможно, недостоверным) сведениям князь Ярослав Владимирович носил христианское имя Иоанн (имя Ярослава было «мирским»), а его жена звалась Марфой. И, выходит, по сторонам от Иисуса художник изобразил святых покровителей своих заказчиков — князя и княгини. Однако сходных случаев с деисусами историки не знают. Не подменяет ли в деисусах изображение Богоматери другой святой в виде любезности к заказчикам.

Историк искусства Н. П. Кондаков полагал, что изображение Матери Божьей копировалось с какого-то древнего образца, где имелось сокращенное наименование «Агиа Мария». Но в конце XII века на Руси Богоматерь уже не было принято называть святой Марией, и живописец, копируя и надпись, попытался сделать ее понятной для себя. Так якобы Мария стала Марфой. Очередной раз, рассматривая копии фресок Спаса на Нередице, Валентин Лаврентьевич Янин вспомнил, где он уже встречал такую сомнительную «Марфу».

Грамота № 545, найденная в Новгороде в 1977 году, содержит перечень имен. Тут есть Георгий и Ириний, Роман и Феврония и т. д. И три раза встречается имя Марфа. Причем в последний раз в довольно странной форме: оно разделено точкой, вот так: Маробу, и над Мар поставлено титло — знак, показывающий, что слово дается в сокращенной форме. Это Маробу может быть сокращенным обозначением Богоматери по-гречески — первыми и последними буквами греческих слов Матерь и Божья.

Этот грецизм, эта ошибка в русском правописании легко объяснимы: автор грамоты № 545 — Олисей Гречин, и его прозвище говорит о византийском происхождении.

В Новгороде раскопали усадьбу, хозяином которой, как показали находки, на рубеже XII—XIII веков был священник и в то же время художник. Грамоты назвали и его имя и прозвище.

Впервые историки получили возможность узнать о жизни и быте художника XII века, жившего в русском городе. Заканчивая ту статью, Янин писал: «Разумеется, открытие остатков мастерской и берестяных грамот, адресованных художнику, а также его собственных записей, еще не является открытием его произведений». И тут же рассказывал о планах Новгородской экспедиции, в которые входило и намерение выяснить, не участвовал ли в создании Спаса на Нередице Олисей Петрович Гречин.

И вот — одинаковые ошибки в берестяной грамоте и на фреске. Может быть, их сделал один и тот же человек? Конечно, такую ошибку мог сделать и кто-то другой, и даже определенное сходство почерков в письме на бересте и на фреске тут нельзя считать решающим доказательством.

Однако предположение о «привычной» ошибке только открывает систему аргументов в пользу новой гипотезы. Главный из этих аргументов — изображения на четырех столбах, поддерживающих купол Спаса на Нередице.

Древнерусские церкви расписывались с соблюдением определенных правил. Каждая часть храма имела свое символические значение. Столбы-колонны знаменовали связь земли и неба. На них помещали лики мучеников — и тех святых, которые были «небесными покровителями» лиц, причастных к сооружению храма. Иначе говоря, тех святых, чьими именами были крещены эти люди.

Неизвестно пока, за какие заслуги своих земных тезок попали на столбы изображения, скажем, святых Евдокии. Феодосии и Февронии. Зато дважды повторенный лик святого Ннкифора сразу напоминает, что во время сооружения Спаса на Нередице главой русской церковной иерархии, киевским митрополитом был Никифор. Святой Мартирий попал на фреску в честь тогдашнего новгородского архиепископа. И спрашивается, в чью честь был удостоен изображения на столбе Спаса на Нередице пророк Елисей, если не в честь Олисея (Елисея) Гречина? Других выдающихся лиц с этим именем на Руси того времени мы не знаем, а сам библейский пророк не был настолько популярен в русских землях, чтобы попасть на эту фреску без связи с реальным деятелем эпохи.

Если же Олисей Гречин выступал в качестве главного мастера росписи храма, руководителя художественной артели, такое признание его заслуг выглядит вполне естественным. Тем более, что он занимал весьма видное положение в Новгороде, даже дважды выступал (как известно из летописи) в качестве претендента на высший духовный пост в Новгородской епархии — пост архиепископа. (Новгородцы избирали трех кандидатов, жребий решал, кто из них станет главой епархии.) В свою очередь, признанное за Елисеем высокое место в Великом Новгороде указывает, что этот художник-священник, если он принимал участие в росписи, должен был играть роль не просто одного из мастеров, но именно руководителя артели.

Есть среди изображений на столбе покровитель еще одного человека, знакомого ученым по берестяным грамотам. На дворе Олисея Гречина найдены две написанные одним и тем же почерком грамоты, содержащие просьбы или заказы — написать иконы. В одной из них назван заказчик — священник Мина. Лик святого Мины на столбе — свидетельство, что реальный новгородский Мина, скорее всего, был назначен иереем Спаса на Нередице.

Кстати, несколько берестяных грамот со списками имен, найденные на дворе Гречина, историки до сих пор считали поминаниями, составленными для священника Гречина. Но, возможно, по крайней мере некоторые из них — списки изображений святых, заказанных художнику Гречину. Такое предположение правомерно, полагает Янин, например, по отношению к той самой грамоте № 545, где Мария стала Марфой.

Или вот грамота № 506 — имена как имена, а в конце вдруг слова: «Ивана Рождество». Похоже, имеется в виду сцена, связанная с рождением Иоанна Предтечи.

Если речь в «поминаниях» действительно идет о заказах на изображения святых, какая-то часть их может иметь отношение к росписи Нередицы.

Ученый мечтает: как было бы хорошо сравнить полный набор святых, изображенных на фресках Нередицы, и полный список имен на всех берестяных грамотах, когда-либо попадавших в руки Олисея Гречина. Тогда можно было бы, в частности (!), узнать, какие из фигур на фресках писал он сам.

Но у части фигур нет надписей или признаков, по которым можно установить, кто здесь изображен; а при раскопках находят, разумеется, лишь ничтожную часть переписки, чаще всего — лишь обрывки грамот.

Значит, о том, какие изображения в Спасе на Нередице принадлежат именно Олисею Гречину нам остается судить по их стилю. Изображение Богоматери в деисусе — наверняка, не зря же он его надписывал. Голова святого Мартирия — очень вероятно. Возможно, изображение пророка Ильи…

Но если Олисей действительно был главою артели мастеров, ему принадлежал и общий замысел росписи, и общий план ее, и огромна его роль в тех художественных открытиях, с которыми в глазах историков искусства связан храм Спаса на Нередице.

Олисей Гречин по происхождению византиец, как же совместить его роль в росписи и «особо новгородский» характер этой росписи?

Янин писал: «Историки живописи давно уже заметили, что приезжавшие в Русь византийские художники — «греки» очень быстро впитывали местные влияния и становились выразителями новгородских, черниговских или киевских традиций, обогащая их собственным опытом и талантом».

И, между прочим, давно сказывались предположения, что среди мастеров Спаса на Нередице был, по меньшей мере, один грек — художник. Об этом говорят многочисленные грецизмы в надписях. Грек Олисей стал русским художником, как стал испанским художником выходец с Крита, известный во всем мире под таким же, только на испанский манер, прозвищем (Эль Греко — Грек).

Если верна гипотеза Янина, великий мастер, бывший долгие века безвестным, вернул себе громкое когда-то имя.

Ведь как бы ни старались иной раз представить древнее искусство анонимным в принципе, изобразить дело так, будто мастер «растворялся» в своем произведении и главное было в том, что изображено, а не как и кем, но и другие мастера знали о работах коллеги, и современники чтили талант. Находили способ помянуть творца-художника, поставить хоть условную подпись, скажем, изобразив святого с его именем. (Кстати, «наш» Гречин был, пусть без имени, только с отчеством — «Петрович Гречин» — упомянут в летописи как художник.)

И это подает надежду, что грустные слова академика Грабаря «никакой надежды» будут еще и еще раз опровергаться, что мы узнаем хоть некоторые из имен замечательных мастеров древнерусской культуры. Может быть, среди них окажется и кто-то из сотрудников Гречина по росписи Спаса на Нередице.

В. Л. Янин полагает, что изображение святого Нестора на столбе сделано в честь реального Нестора, по-видимому, зодчего Спаса на Нередице…

Новгородские раскопки открыли нам не только то, как жили люди,— они показали историкам и самих этих людей, их духовный облик. И среди них, возможно, главного мастера Спаса на Нередице.

Автор: Р. Подольный.