Проследим в беглом обзоре, как постепенно протекает у ребенка осваивание и автоматизация письма и как он понемногу перепоручает низовым системам своего мозга «техническую отделку» этого навыка. Я взял приводимые здесь образцы не из учебных тетрадок, где ребенок неизбежным образом старается, повинуясь учителю и побаиваясь его. Гораздо показательнее корреспонденция, где ребенок сам себе хозяин и не связан никакою менторскою указкой.

Перед ведущей мозговой системой ребенка возникает образ буквы, конечно, вначале всегда уже знакомой ему печатной. Он и принимается рисовать буквы одну за другой; карандаш заметно дрожит в его руке от непривычки к мелким движениям. Что это пока еще рисование, видно из того, что он отнюдь не всегда делает различие между существенными и второстепенными элементами буквы. Он спешит, скоро устает от напряженных стараний, а быстро бегущая мысль так досадно медленно ложится на бумагу. Письмо, начатое тщательно и мелко, становится все размашистее, грубее и торопливее. Нередко, пока мозг припоминает форму следующей нужной буквы, карандаш нетерпеливо и полумашинально кружится на одном месте, превращая уже изображенную букву в целый клубок или кляксу. Очень любопытно, что временами вместо правильных букв на бумаге появляются их зеркальные изображения, а иной раз наступает какое-то стихийное перепроизводство зеркальных букв, так что уцелевают от этого только симметричные буквенные знаки, вроде П или Ш. (Это явление, нужно заметить, не имеет никакой связи с левшеством; его происхождение совсем иное).

Все еще обходясь только средствами своей ведущей системы и преодолев разве лишь первоначальную дрожь карандаша, ребенок пытается писать и письменным связным шрифтом. Потешно выглядит его старательное стремление действовать во что бы то ни стало без отрыва карандаша от бумаги. Все это удается только на крупных, разномасштабных буквах: ведь для мелких, точных движений нужна гораздо более тонкая координация, чем та, которой он располагает.

Переход к письму чернилами, школьным пером требует от ребенка преодоления еще одной трудности и еще нового акта автоматизации. Ему велят писать «с нажимом», то есть управлять наряду с мышцами, заведующими движением в плоскости бумаги, еще и теми, которые производят давление перпендикулярно к ней. Это новая нагрузка на распределение внимания: очертания букв делаются неровными, а нажимы — преувеличенно жирными. Замечу, что в настоящее время имеется разумная тенденция дозволить начинающим сразу работать авторучкой, для которой «проблемы нажима» не существует; это, конечно, устраняет ненужную трудность.

Чернильное письмо становится все мельче и все увереннее; писать удается все быстрее, и тут наступает следующий, очень интересный для физиолога этап: в строй входит одна из самых глубинных, а вместе с тем самых древних управляющих подсистем.

В строчках, написанных 10—12-летним школьником, который вполне овладел навыком письма, уже все на месте, кроме одного признака, что сразу бросается в глаза при сравнении с письмом взрослого. Отроческие буквы угловаты, разнотипны и часто не связаны между собой (то раннее детское щегольство подражания «связному» письму, конечно, давно забылось), их рисунок некрасив и беспомощен по виду.

Теперь обратимся к тому процессу, который наконец превращает угловатые буквы подростка в плавную и связную скоропись. Нужно сказать, что одним из самых древних по истории развития и самых употребительных в животном царстве видов движения является ритмическое колебание по синусоиде или какой-нибудь из ее близких разновидностей. Так машет крыльями птица, шагает или бежит человек, чешется лапой собака и т. д. Если такое колебание по прямой линии, по кругу или по эллипсу сочетается с постепенным передвижением вдоль какой-нибудь прямой, то из колебания получается кривая, называемая циклоидой. Подобную кривую выписывает в пространстве, например, любая из точек катящегося колеса. Такого же рода циклоида получается на бумаге, если пальцы, держащие перо или карандаш, ритмически колеблются, сгибаясь и разгибаясь, а мускулатура предплечья равномерно перемещает запястье и кисть слева направо.

И вот о настоящем скорописном письме можно сказать буквально то же, что и о модулированных колебаниях несущей частоты в радиопередачах. В нашем случае такой «несущей частотой» является циклоидное движение кисти и пальцев, а ведущая мозговая система пишущего модулирует этот колебательный фон, наделяя его смыслом и преобразуя циклоидные петли в осмысленный код букв и слов.

До этой самой низовой и глубоко сидящей в недрах мозга подсистемы, управляющей плавно-колебательным фоном движений, ведущему мозговому уровню удается добраться только в самую последнюю очередь. И лишь когда она бывает вовлечена в работу писания, сложная многоэтажная пирамида управления завершена и закреплена настолько, что в дальнейшем почерк уже сохраняется пожизненно.

Об этой-то важной характеристике письма — почерке — тоже следует сказать несколько слов. Скажу сразу, что если в неврологическом строении письма для нас ясно уже очень многое, как я и стремился показать на предыдущих страницах, то проблема того, что такое почерк и каковы его механизмы, все еще остается полной вопросительных знаков. А между тем в этой проблеме, может быть, и заключается как раз самое интересное.

Наш взор уже давно сумел подметить во многих видах человеческих движений какие-то стойкие индивидуальные особенности, составляющие свойственный этим движениям характер или манеру. В языке подыскалась даже подходящая приставка «по», которая используется в ряде случаев для обозначения этой манеры: по-ходка, по-бежка, по-черк, по-вадка и т. п. О каких главных характерных свойствах этих «по» мы можем сейчас с уверенностью сказать?

Во-первых, хотя ни одно навыковое движение не бывает точно тождественным с предыдущими или последующими, как бы прочно ни был выработан навык, тем не менее,общий облик или физиономия этих движений остаются настолько устойчивыми, что мы опознаем их с первого взгляда. В банке вам без колебаний выдают деньги по вашей подписи, хотя она наверняка не тождественна (выражаясь математически, не конгруэнтна) ни с имеющимся в кассе образчиком, ни с любым из своих повторений. То же самое справедливо для тембра голоса, акцента произношения, походки, по которым мы нередко способны узнать человека и через много лет.

Во-вторых, удивительно, хотя пока еще мало понятно, другое свойство почерка (мы опять сосредоточимся на нем; он остается неизменным и характерным, пишем ли мы мелко или крупно, перед собой или сбоку, пером по бумаге или мелом на классной доске и т. д., хотя совершенно ясно, что во всех этих случаях мы заставляем работать самые различные мышцы и их сочетания. Образ и облик букв как бы находят себе дорогу из командного поста мозга через любые исполнительные органы нашего тела. Более того: характерные и, так сказать, существенные черты почерка сохраняются и тогда, когда мы пробуем писать запястьем, локтем, ртом, носком ноги и т. п.

Может быть, еще удивительнее, что инвалиды с протезами обеих рук, которым, конечно, приходится особенно усердно культивировать в себе эту способность переключения, дают еще более яркие образцы сохранности почерка.

Третье, опять столь же загадочное свойство почерка заключается в его пожизненности, Автор записи, сделанной в памятной книжке много лет назад, любезно повторил по моей просьбе дословный текст этой записи. Сравнив эти две записи, можно сказать, что почерк неотъемлем от человека в не меньшей степени, нежели отпечатки пальцев.

Даже при умышленном резком изменении почеркав нем остаются неистребимые черты сходства с самим собой. Очень возможно, что именно это стойкое постоянство индивидуального почерка при огромном разнообразии его облика у разных людей и привело к мысли о том, что почерк может отражать в себе обстоятельно и ярко характер и всю личность человека. Можно ли, однако, считать серьезными всевозможные попытки (обычно проводимые на фоне широкой рекламы) провозглашать, что уже сегодня существует строгая наука — графология?

Графологи декларируют, что ими открыты соотношения между почерком человека и его индивидуальными психическими особенностями, его характером. Но вряд ли можно считать достоверными, научно установленными такие утверждения, что почерк с наклоном влево указывает на упрямство, а с сильным наклоном вправо — на чувствительность, что закругленные буквы — это признак доброты, слитые в словах буквы выдают мечтательность, а раздельные — рассудительность и т, д. и т. п. Конечно, нет никаких оснований считать, что все это так и есть. Безусловно, дело значительно тоньше, сложнее.

В графологической литературе вы можете прочитать: «Если некоторые буквы, как, например, а, м, у, г, в, ф, т, ж, своими концами спускаются ниже строки, то это указывает на ясный и светлый ум, способность к мышлению и умению упорно преследовать свою цель».

А от такого, например, утверждения, что если в заглавной букве «М» обе палочки равны по высоте, а нижний крючок у первой палочки очень мал, то это указывает на «возвышенность натуры, на холодность, ровность в обращении, отсутствие застенчивости, способность к составлению законов», прямо веет шарлатанством.

А вот как, по мнению некоторых графологов, в почерке отражается… внешность:

БЛОНДИНЫ.
«Ровные строки, мелкие буквы, в конце строки буквы становятся как бы уже, почерк разборчивый, но растянутый».

БРЮНЕТЫ.
«Поднимающиеся строки; кроме того, буквы очень старательно выведены, с желанием придать им красивую форму, что особенно сказывается в крючках заглавных букв, сами буквы горделивые, приподнятые»,

ЛЮДИ СРЕДНЕГО РОСТА.
«В конце строки последние три буквы опускаются; в начале строки буквы сжатые, ровные, а в конце редеют и опускаются».

ЛЮДИ ПОЛНЫЕ.
«Большей частью нажимы делают на второй части букв, а не на первой, попадаются мелкие, неразборчивые и недоконченные буквы».

Как же следует расценивать сегодняшнюю графологию? Возьмем хороший аналогичный пример из другой сходной области. Кто станет спорить против того, что по внешнему облику человека, по чертам его лица; взору, мимике можно составить себе представление о личности этого человека? Не случайно закрепилось в народной памяти старинное изречение: «Лицо есть зеркало души».

Все это так, но, тем не менее, физиогномика пока не стала наукой и, строго говоря, не имеет в своем активе ни одного твердо установленного вывода. Не найдено еще ни одного строгого научного метода, еще не отыскан ключ, которым можно было бы отпереть ларец, где запрятана информация о связи между обликом человека и чертами его личности. Поэтому тем более настороженно приходится относиться к таким «методам» распознания характера, какими оперирует, например, хиромантия, когда ни с какой стороны не очевидно, что вообще должна быть какая-то смысловая связь между внутренним содержанием человека и кожными складками на его ладони. Здесь слишком легко проторяет для себя дорогу эрзац-продукт, порождаемый шарлатанствующим делячеством.

Там, где строгая наука еще не в состоянии прийти к точным и выверенным заключениям, начинает пробиваться, с одной стороны, потребительская нетерпеливость, а с другой — устремляющаяся ей навстречу предпринимательская угодливость. Желаемое принимается за действительное; место обоснованных выводов захватывают поверхностные и поспешные догадки, иногда замысловатые, иногда поражающие своей прямолинейной наивностью. Легковерие массы используется для того, чтобы сбывать ей незрелый или просто недоброкачественный товар. Именно это происходит и с сегодняшней графологией, которую следует причислить — пока — к лженаукам.

Вряд ли нужно обосновывать нашим читателям несостоятельность одной из претензий графологии — поползновений ее на определение по почерку судьбы и будущности человека. Здесь недобросовестный обман, подкрепляемый коммерческим интересом, прямо бьет в глаза, и гадатели-графологи ничем, конечно, не возвышаются в этом отношении над любыми гадалками на кофейной гуще. (К слову о кофе, чтобы приготовить вкусное кофе, необходимо приобрести соответствующее кофейное оборудование на сайте https://coffeetrade.ua/)

Однако правильно ли считать графологию бесперспективной вообще? Можно ли надеяться получить от нее что-нибудь реальное и научно обоснованное, например, в таких областях, как определение темперамента человека, черт его характера, может быть, даже его склонностей, вкусов и т. д.? Означает ли сегодняшнее бессилие графологии то, что она останется такою и в дальнейшем?

Ведь из того, например, что прогремевшее когда-то лечение нервных болезней месмеризмом с помощью «магнитного бассейна» оказалось шарлатанством, не следует, что эти болезни и вообще неизлечимы. А многие из них и в самом деле излечиваются в наше время с полным успехом, когда медицинская наука уже доросла до требуемого уровня. Нет никакого сомнения, что в каждом живом организме буквально все связано со всем, и индивидуальные черты личности человека не могут не отпечатываться в чертах его лица, в его почерке, походке, тембре и интонациях его голоса и т. д. Но записаны эти черты личности такими кодами, каких современная наука пока еще не в состоянии прочитать и декодировать. Более чем вероятно, что уже в близком будущем все это станет реальным и возможным, так что можно будет заговорить о действительно научной графологии и физиогномике. Очень возможно, что пути для такого действительно научного подхода проложит биокибернетика — это юное, но многообещающее детище нашего времени.

Автор: Н. Бернштейн.