На уроке математики во втором классе учительница задает детям задачу: «У Пети три яблока, у Маши — пять. Сколько яблок у них вместе? Внимание, вопрос: приведите решение задачи». Внимание, читатели! Сейчас вы сможете проверить, легко ли учиться нашим детям. В классе поднимается лес рук, и первый же спрошенный ученик уверенно выпаливает: «Восемь». «Садись, неправильно, — со скрытым торжеством приобщенного к высшему знанию заявляет учитель. Кто знает решение этой задачи?» Жидкие, не уверенные ответы: «Восемь», «Восемь». «Шесть» (а вдруг). И наконец, тишина. Никто не знает решения задачи. А вы знаете, догадались? Может быть, вы учились когда-то у этой учительницы? Может быть, даже были у нее отличником и догадывались, что от вас требуется? В нашем классе нашелся только один, он робко поднял руку и, прислушиваясь к чему то внутри себя, еле слышно проговорил «Пять плюс три». «Правильно! Решение — «пять плюс три», а «восемь» — это ответ, а не решение. Дети, мы же говорили с вами, что в задаче есть вопрос, решение и ответ. Теперь понятно?» «Народ безмолвствует»… А вам понятно? Как вы думаете, что происходит в тот момент в головах обескураженного «народа»?

Знаменитый современный философ Мишель Фуко трактует дисциплину более широко, как технику или технологию власти. Она требует расчленения, разделения целого на отдельные части, органы. Причем для примера он использует больницы, школы и армейские казармы. Палаты и классы, койки и парты, отдельные этапы медицинских процедур и учебных программ создают необходимые условия власти, они сами — уже осуществление власти. То же можно увидеть и на частях тела. Определить, где должны находиться локти, куда направлен взгляд, что должна делать рука, это установление контроля за телом.

Но кроме членения, необходима полная проницаемость и наблюдаемость, столь характерная для всех подобных учреждений. Паноптикум — прозрачный, проницаемый, видимый отовсюду. Класс в нашей школе устроен так, что учитель видит всех одновременно — за счет деления на ряды и парты. Последние парты чаще ускользают от внимания (все это хорошо знают), что только подтверждает общее правило. Ученики сидят лицом к учителю и должны удерживать на нем взгляд. Если это не так, учитель немедленно реагирует: «Куда смотришь?», «Опять задумался!» и так далее.

Школа аквариум с делением на клетки. Клетки не только в пространстве, но и во времени. Сначала ты сидишь в одном месте, на одном этаже, потом передвигаешься на другой, переход каждый год фиксируется. Моменты приложения власти — перевод в другой класс, за другую парту, в другую школу. И то, что все три этапа школьного обучения проходят у нас в одних стенах, делает процесс еще более наблюдаемым и видимым. Идеал тоталитарной власти — всеобщая прозрачность друг для друга (как у Набокова в «Приглашении на казнь»).

Прозрачность времени — такая завораживающая и малопонятная идея. Но заглянем в десятилетний ход школьной истории, как будто нам ускоренно прокручивают кино. Вот ребенок только пришел в школу. Про него никто еще ничего не знает. Он и сам про себя немного знает. Перед ним бесконечность, пропасть времени, смутные ожидания. Но вот он уже заканчивает начальную школу. Он уже освоился, приобрел кое-какие навыки и даже компетентность. Он переходит в школу среднюю. Но школа средняя — во времени условность. Что произошло? Ребенок вырос, но оставил свой след в прошлом. Его прошлое — его способности, отметки, поведение, характер — тянется за ним на следующую ступень. Школа та же, учителя все друг другу про него расскажут. Время проницаемо, обозреваемо и прошлое, и будущее. «Ага, ясно, чего от него ждать. Ну я ему покажу. Со мной ему это не удастся».

В среднюю школу придет не интересный незнакомец, а «рецидивист» со всем грузом своих прошлых «судимостей», «мы его знаем как облупленного». Не правда ли, хороший образ? И с яйца должна быть снята скорлупа. Расти голенький, чтобы мы тебя хорошо видели и во времени, и в пространстве. Кстати, если вместо «судимостей» ребенка сопровождает груз «достоинств», отличий и похвал, это для развития ребенка ничем не лучше. Иногда ему даже труднее вырваться из-под «хорошего приговора». «Способный, но ленивый». «Трудолюбивый и старательный, но звезд с неба не хватает»» «Очень хороший, тихий, золотой». Опасная власть! Пустите туда, где меня никто не знает. Ведь я себя тоже не знаю. И не хочу, чтобы меня знали как облупленного всю мою жизнь, эти огромные десять лет!

Маленькая девочка четырех лет лежит на диване и спрашивает:
— Мама, ты знаешь, о чем я сейчас думаю?
— Нет, золотко, не знаю.
— Это хорошо. (Очень задумчиво.)

А дальше третья ступень, и снова та же школа, та же известность, та же проницаемость личности. Мы их и так хорошо знаем. Зачем нам психологи или тесты, мы сами их рассортируем. А время — еще раз меняться, а время — понять, что же я такое на самом деле, я сам себя еще не понял, а для них я по-прежнему прозрачен, школьное время держит меня за шкирку. Надо вырываться.

Невидимость, закрытость вызывают раздражение, неудовольствие. Внутреннее сопротивление для учителей хуже, чем обычное непослушание. Непослушание отчасти предусмотрено и учтено властью, а внутреннее сопротивление, молчание, независимость это прямой вызов.

Как уход из-под власти воспринимается и свободное продвижение по классу, по партам, по годам обучения. Удивительно, как не любят учителя пересаживать детей классом старше (но не наоборот, понижение в уровне развития не встречает большого сопротивления). Как то имела дело с мальчиком, сначала пересаженным классом старше, а затем, по рекомендации школьного психолога, возвращенным обратно. Он совершил движение по клеткам структуры вопреки установленному порядку, и система его отринула. Любопытно, что учителя вздохнули с облегчением, когда его вернули. И совершенно напрасно. Теперь он сопротивляется открыто и ведет войну против всех. Тогда как, например, в школе самоопределения личности переход на класс выше — нормальное явление и никому не кажется нарушением педагогической власти.

О чем не мог писать М. Фуко, так это о дополнительном делении классов на гимназические, математические, обычные и коррекционные. До этого он не додумался. Ему пришлось использовать военный госпиталь для примера сортировки больных, дезертиров, непригодных к службе и т д. Сортировка учеников сильное средство власти, доступное даже тем, у кого нет никаких других способностей и возможностей для власти. Огромный соблазн, но и шаг к ГУЛАГу.

Власть учителя над учеником всегда была, есть и будет, его духовный, интеллектуальный, моральный авторитет неоспорим, но власть через дисциплину, а значит — через разделение и сортировку, есть особый культурный феномен, который появляется сравнительно недавно (по М. Фуко, с конца XVIII века). Как мне кажется, пространство для свободного и спонтанного развития личности, свободное от просматриваемости, значительно сузилось в последнее время, учителя вернули себе власть, частично утраченную в конце тоталитарного периода.

Тогда стремление к тотальному контролю и подгонке всех под одни образец зашло так далеко, что уже почти никто этому образцу не мог соответствовать в полной мере. Внутреннее сопротивление и противостояние было очень велико. Тогда ученики выбили из рук учителя власть своим так называемым «пофигизмом», когда всем все «по фигу».

Сейчас возможности воздействия и влияния на детей существенно возросли. Каким же образом личность может сопротивляться власти? А в случае с сортировкой — еще и власти с последствиями, то есть с угрозой самоуважению: тебя выбраковали? Самым простым способом — побегом. Кто знает, сколько детей сейчас не посещает школу, куда они исчезают? Ко мне за помощью обращаются родители, чьи дети — подростки тринадцати-четырнадцати лет и старше — отказались посещать школу полностью и бесповоротно.

Родители все, без исключения, люди с высшим образованием, а некоторые со степенями, сами преподаватели вузов. Для них это удар, катастрофа, угроза их собственному социальному статусу. Но вот что любопытно — так или иначе, все они отмечают, что их дети, порвав со школой, как бы расправляются, «расцветают», как выразилась одна потрясенная мама, — избавляются от подавленности, агрессии, страхов.

К сожалению, заменить школьное обучение этим ребятам пока нечем. Они не так сильны, чтобы учиться экстерном, и не так богаты, чтобы одолеть всю программу с репетиторами. А в хорошие школы доступ им, как правило, закрыт. Конкурсы как в хороший вуз. Поэтому будущее их неопределенно и не может не тревожить. Эти дети не бомжи и не мошенники. У них хорошие дома и образованные родители.

А как заглянуть в бездну, куда уплывают те, у кого нет голоса, чьи родители и не слыхали про психолога? Там же маячит новый ГУЛАГ. Власть, дисциплина неминуемо связаны со страхом, который занимает не последнее место в школьной субкультуре. В этом расчисленном, режимном мире всякое передвижение из клеточки в клеточку сопровождается страхами, о которых, как и об уходах из-под власти, также стараются не говорить, не писать и которые поэтому остаются не вскрытыми и не — снятыми.

Но здесь мы вынуждены остановиться, школьные страхи — это особая тема, которая заслуживает специальной статьи.

Автор: М. Жамкочьян.

P. S. Духи вещают: А ведь все-таки психология власти может иметь и положительное влияние, когда, например, некто использует свою власть во благо. Тот же директор школы, занимающийся ее обустройством, покупающий новые беговые дорожки Carbon в спортзал, заботящийся о комфорте детей и учителей, может быть таким примером положительного применения власти.