Если в конце позапрошлого века царская Россия была тюрьмой народов, то австрийская Австро-Венгрия представляла собой мозаику вроде Оттоманской империи, где украинцы, буковинцы, венгры, словенцы, итальянцы, евреи, немцы, чехи, словаки и поляки совместно доживали последние десятилетия блестящей (как на внешний взгляд) власти. Земле, которой история дала название Средняя Европа, выпало стать колыбелью произведений Музиля и Маха, австрийских марксистов, Малера и Климта, Шницлера и Цвейга, Арнольда Шонберга, Гуго фон Гофманншталя и конечно же Зигмунда Фрейда, которые — каждый по-своему — отразились на истории идей прошлого столетия.

Умалчиваемые сталинизмом на Востоке, уничтожаемые нацистами на Севере, обвиняемые в легкомыслии и в отрицании очевидной реальности и устоявшихся норм, произведения этих авторов испытывали (хотя бы в течение определенного времени) притеснения и негатив. Как и сама идея индивида, центральной фигуры в культуре, где развенчание и насмешка играли большую роль, чем бунт и уничтожение.

Что поражает в настоящее время, так это то, что это общество, полное религиозных и социальных предубеждений, которым многие просто покорились (например, Малер) или покорились фанатично (как это сделал Отто Вейнингер), так вот, что это общество родило на такие культурные произведения. Этому поспособствовали плодотворные контакты — контакты, возникшие не внезапно, а в результате внутренних напряжений этого общества. Похоже на то, что каждая этническая группа имела свое собственное напряжение, заставляющее ее идти своим собственным путем и одновременно встречаться на перекрестках с другими группами, что и дало начало этой чрезвычайной культуре.

При таких условиях идея индивида не могла не выступить на передний план: действительно, индивидуализм должен был смоделировать понятие эгалитарного общежития этнических групп (среди которых некоторые очевидно возвышались над другими). Поэтому мы можем считать индивидуализм за краеугольный камень, на который опиралась среднеевропейская культура. Но, несмотря на это такой камень не был синонимом незыблемости и стабильности. Он скорее лежал на одном из своих ребер, делая перемещения и ротации, что обеспечивало исключительную целостность и взвешенность структуры. Поэтому эта культура, конец которой положил аншлюс в 1938 году, не могла претендовать на происхождение от какой-то одной ее составляющей, так же как и ни одна из ее составляющих не могла претендовать «единолично» на звание основателя. Именно в условиях такого стечения обстоятельств Фрейд и начал творить свою теорию психоанализа.

СНАЧАЛА БЫЛО НАЧАЛО

Вопрос, который сразу же встал перед Фрейдом, был широко представлен в венской литературе и одновременно составил сложную проблему для медиков: вопрос о истерической личности и ее одиночестве. Вообще не было ничего удивительного в том, что в первом Фрейдовском произведении «Анна А.» на самом деле речь шла об известной Берте Паппенгейм, одной из первых деятельниц в сфере социальной помощи в Германии, которая посвятила свою жизнь делу спасения еврейских проституток из восточноевропейских семей от публичных домов в Оттоманской империи. Анна А. стала олицетворением женщин без социальных корней, подвергшихся шоку от только что добытой свободы, шоку со сложными симптомами, перед которыми медицина признала свою полную беспомощность. Душевное состояние истерических больных близкое к состоянию индивидуалистического сознания под стрессом современности, когда индивиды постоянно колеблются между глубоким одиночеством и причастностью к обществу.

Возможно, весьма показательными были слова Эрнста Маха, одного из Фрейдовских современников, о том, что субъекты являются «эфемерным следствием внутренней связи между комплексами ощущений», «устойчивой памятью и привычкой», который, однако, постоянно претерпевает изменения благодаря опыту. Это уже не Кантовы трансцендентальные субъекты или концепция «я», такой путь в свое время был для психологов, педагогов и идеологов с хорошими манерами. Так же показательно и то, что другой Фрейдовский современник и искренний последователь Артур Шницлер также рассматривал в своих произведениях вопросы об истерических личностях. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить его драму «Мисс Эльза», где на протяжении бесконечного внутреннего монолога, идущего с сумерек субъективности, эта молодая женщина хиреет и умирает из-за своей неспособности понять и принять реальность.

Чтобы выйти за пределы тогдашних медицинских и психологических взглядов, Фрейд должен был очень серьезно относиться к личностям пациентов, обращавшихся к нему как к психоаналитику. Он отказался рассматривать «я» как стабильную и прогнозируемую силу, которую можно исправлять посредством обучения, и заявил, что есть определенные профессии, в частности, такие как учитель, напутчик, опекун и психоаналитик, которые никогда не достигают своей цели. Таким образом, он указал на то, что субъект (ученик, воспитанник или пациент) всегда уклоняться от реализации добрых намерений, которые стремятся развить в области «я» представители вышеупомянутых специальностей.

Прокладывая путь среди ловушек трансферта, Фрейд заинтересовался бессознательными желаниями субъектов, находящихся под стрессом своих фантазий, желаний и неприятностей детства, пропущенного через механизм репрессий.

ДАЛЬШЕ ЧЕМ ОТЕЦ

Во Фрейдовой универсализации концепций, вытекающих из этой аналитической практики, четко прослеживаются три основных этапа. Первый из них — исследование истерии и изучения сновидений. Фрейд исходит из услышанного от своих пациентов: с их вопросов, оговорок, упоминаний о неудачах и трудностях, с которыми они столкнулись в жизни. Изучая эти загадки, — он считает их закодированными иероглифами желаний, — Фрейд пытается вписать каждую загадочную историю в общую теорию, которую он стремится создать.

Второй этап — когда Фрейд в своих работах «О нарциссизме — вступление, жалоба и меланхолия», «Вне принципа удовольствия» (а также «Групповая психология и анализ» эго «и» Психопатология повседневной жизни «) ставит вопрос о субъекте и его судьбе. По его мнению, эта судьба — не что иное, как трансформация родительских фигур. В то время, когда формируется образ ребенка, когда он вызывает восторг, и позже, когда этот образ отбрасывается, когда появляется субъективизация, по которой ребенок избегает ловушек материнской воли, закладывается само основание детской личности, и основание это — бессознательное осознание смерти. Эту идею в свое время провозглашали еще философы древней Греции, ее разрабатывали и ею вдохновлялись романтики, поэтому греческая мифология и немецкий романтизм относятся к генеалогическим корням психоанализа. Но Фрейд на этом не останавливается. Он выдвигает мысль о том, что эротические инстинкты переплетаются с инстинктом смерти посредством того, что Фрейд назвал «повтором-принуждением». Этот термин он употреблял для описания того, что он считал прирожденной наклонностью человека возвращаться к прежнему состоянию.

Считается, что инстинкт смерти — неотъемлемое человеческое качество, следовательно, он действует внутри субъекта не как нечто противоположное жизни и не как разрушительный импульс, а именно как повтор-принуждение. Субъект, захваченный механизмами повторения, всегда стремится вернуться к проторенной тропинке, он не способен к новациям, как писал Фрейд, из-за страха перед такой коллизией: «Важно идти дальше отца, и вместе с тем нельзя его опережать». Особой формой невротической деятельности является тенденция «повторять, чтобы передавать», забывая, что передача всегда наносит определенные потери. В конце концов, передача означает, что люди, — во время работы они используют как унаследованные, так и приобретенные знания, — должны передать эти знания следующим поколениям, имея уверенность, что их можно модифицировать…

То есть в самом труде является та живинка, помогающая выбиваться за пределы благочестивой тенденции к тавтологическим воспроизведениям. Стремление получить культурное наследие невредимым и таким же невредимым передать ее своим наследникам — это, безусловно, проблема, больно сказывающаяся на тех, кто испытывает тираническое давления идеализации. Ведь разве не этого требует от нас религия и политическая власть?

В любом случае Фрейд отстаивает то, что можно сформулировать так: главное в работе психоаналитика — изучать своеобразие индивидуальной психики. А значит, его теоретические постулаты, взятые в целом, составляют собой полный разрыв с суммарной концепцией коллектива.

Третий, последний этап в Фрейдовском творчестве отмечен трудом «Моисей и монотеизм». В настоящее время для Фрейда отец становится продуктом конъюнктуры и гипотезы. Только отделив его склонность мыслить символами от положения эмоциональной и реальной эмиграции, в которой Фрейд оказался в период коричневой чумы и которую можно сравнить с субъективным опытом в психоанализе: с внутренней самоизоляцией, со всем тем, что связано с процессом, известным под названием индивидуация.

P. S. Вот уже немалый временный интервал отделяет нас от жизни великого психолога Зигмунда Фрейда, а его учение и до сих пор остается актуальным (правда не во всем, но тем не менее), а всякая консультация психолога имеет хоть не большой, но отпечаток учения и идей этого человека.