Что же составляет общее нравственное основание человеческой природы? Настоящей основой добра, убежден мыслитель, является совесть как инобытие стыда. Совершив дурной поступок, мы не только жалеем о нем, мы стыдимся его. Откуда это чувство в человеке? Соловьев считает, что его начало — в половом стыде, так как человек — единственное среди всего живого существо, которое стыдится половой любви, несмотря на то, что она составляет самую сущность природной жизни. В этом смысле человек — явление сверхживотное, то, что собственно его человеком и делает. В духе своем он противится темным влечениям природы, направленным на воспроизводство поколений, поочередно вытесняющих друг друга. Противится закону вечной смерти, замкнутого круга, и таким образом стремится разорвать его и обрести в самом себе всю полноту вечной жизни, восстановить целость своего существа и своей жизни при помощи истинной целомудренной любви. Вот эта целость, потенциально заложенная в природе человека, и является, по учению Соловьева, единым существом нравственности.

Из этой посылки делается смелый, почти рискованный, вывод (возможно, сказалось влияние любимого философа — Платона): коренные основы нравственной деятельности — стыд и жалость — являются как бы реакцией скрытой целостности человеческого существа на его индивидуальное разделение по полам и происходящее из этого первичного дальнейшее раздробление человечества на множество эгоистических особей.

Е. Н. Трубецкой называет эту сторону системы Соловьева «этикой половой любви». До некоторой степени это верно. Из полового стыда Соловьев выводит все разнообразие нравственной жизни. Разумеется, такая позиция не лишена своих слабых сторон, и достойно внимания, что К. Мочульскнй, возможно, абсолютизируя эту сторону учения Соловьева, называет самого мыслителя эротическим аскетом.

Как бы ни были спорны эти стороны учения Соловьева, он, хотя и таким оригинальным путем, делает, в конечном счете, выводы, полностью согласующиеся с коренными основами христианской нравственности. Наряду с двумя основами нравственности — стыдом и жалостью, в концепции Соловьева выступает и третья основа — благочестие, которая также противоборствует отделению человека от абсолютного средоточия жизни. По Соловьеву, нравственность вырастает из стыда, стыд как индивидуальное целомудрие видоизменяется в совесть как социальное целомудрие, а совесть принимает новый вид на почве благочестия — страха Божий и говорит человеку: «Все твое долженствование и все твое могущество — в Боге; ты должен, значит, можешь всецело отдаться Ему и чрез Него дать действительное совершение своей целости — насытить до конца и целомудренную любовь и жалость свою, добыть для себя и для всех бессмертную и нетленную жизнь. Твоя немощь есть в сущности такая же аномалия, какую ты сам видишь в бесстыдстве и безжалостности: эта аномалия происходит от твоего разобщения с безусловным началом всего должного и всего могучего, и чрез воссоединение с Ним ты должен и можешь исправить эту аномалию».

Соединяясь с Богом как с нераздельным и неизменным тождеством Добра, Блага и блаженства, мы в силу чистоты и полноты своих добрых намерений, получаем и возможность их исполнения. Так с признанием Бога источником Блага и Добра примирятся две противоборствующие философские линии — этика долга и эвдемонизм, поскольку здесь снимается противоречие между требованиями долга и велением сердца, между неукоснительным исполнением нравственного закона и стремлением к личному и всеобщему благополучию.

Анализируя религиозное чувство, Соловьев приходит к выводу, который и ранее на собственном мистическом опыте делали многие христианские подвижники: внутренняя основа религии состоит не только и не столько в признании нашей зависимости от силы, бесконечно превосходящей нас. В своем законченном виде религиозное состояние сводится к радостному ощущению, что в мире есть существо безмерно лучшее, чем мы, и к столь же радостной уверенности, что наша жизнь и судьба, как и все сущее, зависит от Него — этого сверхразумного и сверхблагостного начала, а не от чего-то бессмысленного, не от какой-то слепой и роковой силы.

Бог хочет, прежде всего, от нас, чтобы мы были сообразны и подобны Ему, мы должны проявлять свое внутреннее сродство с Богом, способность и решимость к обладанию совершенством, нужно «иметь Бога в себе».

По мнению Соловьева, факт существования Божества не является предметом особого теологического разбирательства. Существование различных религий и различных теологических концепций внутри одной религии, споры вокруг вопроса о существовании и сущности Бога и неизбежно возникающие в процессе этих споров ошибочные мнения вовсе не затрагивают самого факта Его существования. Ошибки астрономических систем Птолемея и Тихо Браге никогда не возбуждали сомнения в действительности бытия солнца и звезд.

Точно так же отсутствие единого богословского представления о Боге нисколько не затрагивает веры в Него людей, имеющих религиозный опыт. Утверждается также, что извечное сомнение в существовании Бога — явление совершенно естественное. Многие ученые были не только далеки от религии, но и чуждались ее. В этом философ большой беды не видит, так как, по его представлению, люди не восприимчивые к свету божества, в иных практических и теоретических отношениях оказываются не только вполне нормальны, но и особо талантливы в различных науках. Их сосредоточенность на одном не позволяет им с тем же вниманием сосредоточиваться на предметах относительных. Так делается вывод: в мирских специальных задачах человечества большая доля трудов и успехов принадлежит людям, для которых высший свет закрыт.

С этим мнением Соловьева мы можем согласиться лишь отчасти. Деятельность людей, которым был «открыт высший свет», но не имевших прямого отношения к решению задач чисто земного порядка, могла дать внутренний толчок другим людям в области политической, научной, культурной. Достаточно вспомнить влияние св. Сергия Радонежского на Дмитрия Донского, творчество Андрея Рублева, а спустя века,— даже на Нестерова; на Западе столь же велика была для раннего Возрождении роль Франциска Ассизского. Кроме того, глубокая вера не всегда отторгала ее носителей от служения миру. Для примера можно взять того же Рублева, Джотто или фра Анжелино, которому «сами ангелы кисти подносили», тем более убедителен пример ученых, верующих глубоко и искрение, и не в силу семейных традиций или политического конформизма — Ньютона, Пастера, Тейяраде Шарде и др. Наконец, сам наш философ и поэт может тому служить примером.

Итак, по Соловьеву, бытие Бога не есть вывод из религиозного ощущения, а непосредственная причина этою ощущения. Если бы Бога не было, то не было бы и ощущения Его присутствия. Так формируется своеобразный теологический постулат; Есть Бог в нас,— значит. Он есть.

Автор: Марк Смирнов.

P. S. Духи вещают: Все-таки добро – очень и очень абстрактная категория, и как абстрактную категорию ее можно применить практически к любой сфере человеческой жизнедеятельности. Так, например, есть программа хранения паролей на русском, для кого-то она будет абсолютным добром, ибо своим существованием она приносит пользу людям.