Когда речь заходит о семейных обычаях у славян в дохристианские времена, обычно вспоминают о многих женах языческих князей либо о том, как после смерти мужей их жен бросали в погребальный костер вместе со всем домашним скарбом. А в самом деле, были ли подобные обычаи у древних славян?

Славянский мир и в древнейшие времена был велик и часто разобщен, и потому нельзя говорить о единых обычаях для всех родов. В сем человеческом море, конечно, можно было найти самые разные примеры семейных отношений. В «Книге Велеса» говорится и о различных толках в ведической традиции, и войнах с язычниками-иноверцами (по русской ведической традиции, язычники — это те, кто отрицает бытие Всевышнего). Разные толкования ведической традиции, особенно усугубившиеся перед падением древней веры, приводили и к разным семейным уложениям.

Летописец Нестор у единоплеменных ему полян признает единобрачие и «стыденье» к женщинам, а их лесных соседей, радимичей, вятичей и северян, а также кривичей, он обвиняет в том, что они «живяху в лесе, якоже вьсякый зверь», умыкали девиц на игрищах и на русалиях у воды, а также «имяху по две и по три жены». Конечно, к свидетельствам монаха Нестора-летописца нужно относиться с известной осторожностью, ибо он мог намеренно сгущать краски, описывая обычаи язычников, тем более из родов, ему не единоплеменных. Однако ясно, что подобные описания имели какую-то основу.

И в ведической древности не закрывали глаза на проблемы и сложности семейных отношений. Любовь (и страсть) признавалась одной из вселенских стихийных сил, способной как созидать, так и разрушать. В том-то и суть ведического учения о браке, чтобы обуздать сию великую силу, то есть связать ее брачными узами — и так направить к созиданию.

Главным и первым положением в славяноведическом учении о браке было прославление и освящение самого брачного союза, причем заключенного именно с целью продолжения рода. Плодовитость, многодетность почиталась, а бездетность полагалась проклятием. В «Книге Велеса» за счастьем в браке, за многодетностью следит сам праотец Сварог, который кует свадебные кольца и венцы — кует нити, связывающие мужа и жену узами на Небесах: «И справляли мы свадьбы, когда ждали, что это сотворит Сварог. И напротив Его — Жена Его. И это празднество мы должны были делать для Мужа с Женой. Так как мы сами — дети Его. И так мы говорили, чтобы быть здоровыми и иметь много детей. И так возносим Ему хвалу за это. И смотрим в воду, чтобы быть плодовитыми» (Крынь 8).

Славяне прославляли Сварога и Матерь Сва, бога и богиню свадеб. И смотрели в воду святых источников, и так приобщались к таинству рождения жизни. Родник, рождающийся в недрах Матери Земли, как и священный небесный крыница-родник, был связан со Сварогом, который «роду всему вечно бьющий родник, что летом течет из крыни, зимою не замерзает, живит той водою пьющих» (Проел. 2). И эта текующая вода суть также и само Ведическое Знание, и живая вода, оживляющая мир, и суть сама святая сила рождения.

Брак, по ведическому учению, священен. Более того, в «Книге Велеса» прямо противопоставляется ведическое освящение брака проповеди аскетизма и монашества, приводящего к вымиранию родов. Волхвы с горечью вспоминали об участи племени костобоких, вымерших из-за того, что излишне прямолинейно поняли подобную проповедь: «И так они погибли и не стали плодиться с нами, умерли, потому что от неплодных ничего не осталось. И неизвестно (ныне) о тех костобоких, которые ждали помощи от самой Сварги и перестали трудиться» (Род IV, 4).

Именно так: «перестали трудиться», перестали заботиться о завтрашнем дне, о семье, сочли, что Бог и так накормит всех, как кормит Он птиц небесных. И ведь, судя по всему, многим подобная проповедь пришлась по сердцу, ибо много легче не заводить семью и не заботиться о прокормлении детей, оправдывая это стремлением возвысить свой дух. Но это в корне противоречит ортодоксальной ведической проповеди: создай семью, обеспечь ее необходимым, трудись, и этим ты уже будешь служить Богу. И труд сей суть — также и труд духовный, ибо воспитание детей также важнейшая забота семейного человека. И, конечно, для того чтобы воспитывать, учить нравственности, Пути Прави, нужно и самому идти по сему Пути, то есть восходить в духе.

Волхвы ведического вероисповедания в труде и крепкой многодетной семье видели опору славянства. И не случайно в ведические времена славянство слыло самым многочисленным народом Европы. «Сильны своей численностью», — так говорили о славянах соседи (например, готский и римский историк VI века Иордан). Именно поэтому в те годы славяне заселили огромные пространства в Европе, а во время Великого переселения народов половина Византийской империи ославянилась.

И, судя по всему, проповедь многочадия немалой частью славянства понималась и как оправдание многоженства. Однако сей обычай явно не был общеславянским. Ортодоксальная ведическая вера признает только моногамную семью. О том, что закон, освящающий одноженство, был установлен самим Сварогом, говорят и христианские летописи. «И въетави единому мужю єдину жену имети и жене за един муж посягати… А не кто преступит — да ввергуть в пещь огненну… Сего ради прозваша и Сварогъ…» (Ипатьевская летопись, 1114 г.). То есть само имя Бога-Отца, «Сварог», означает то, что Он карает вероотступников, в данном случае многоженцев, огнем Сварги («Сварга» — это и имя Ирия, и иное имя Вселенского Огня).

И «Книга Велеса», описывая семьи праотцев и древние свадебные обычаи, всегда говорит о моногамной семье. К примеру, праотец Богумир имел одну жену Славуню и трех дочерей — Древу, Полеву и Скреву, которых он выдал за трех мужей — Утренника, Полуденника и Вечерника. Также одна жена была и у патриарха Руса. И ведя речь о семьях иных прародителей и князей, «Книга Велеса» никогда не говорит о многих женах либо о детях от разных жен. Как на Небе Сварог и Матерь Сва — один Муж и одна Жена, так и на земле у их потомков тот же обычай: муж связан только с одной женой.

Но, очевидно, не все славянские роды следовали сему Сварожьему закону. Есть, например, в славяноведической традиции и почитание многих жен Велеса. В ортодоксальной ведической традиции говорится, что все жены Велеса были ликами одной его супруги Азовы, являвшейся Велесу в разные эпохи, но были и иные толкования.

В ряде славянских земель существовал обычай многоженства. К примеру, в поморских западнославянских землях епископ Оттон Бамбергский в XII веке требовал от славян после крещения избирать себе по одной жене, а остальных отпускать. Сей обычай отмечен не только в западнославянских землях, у венедов, но и у вятичей и кривичей, исповедовавших тот же толк ведизма. При христианизации той части Руси, где было распространено многоженство, нарушители нового семейного права карались. Так, в «Русской Правде», сборнике законов Ярослава Мудрого, крестившего северные окраины Руси, сказано так: «Аще две жены кто водит, епископу 40 гривен, а которая подлегла, ту в дом церковный, а первую держать по закону».

Память о тех обычаях сохранилась даже в устной песенной традиции. В 19-м веке была записана шуточная песня о том, как у некоего добра молодца женушек столько, сколько у Месяца звездочек: «Как одна жена в граде Муроме, а другая жена во Саратове, третья женушка в Костроме…»

Многоженство было в обычае не только у венедов, но и у воинственных разноплеменных прибалтийских варягов. От них после варяжского завоевания оно перешло и к Рюриковой династии. Потому и князь Владимир Святославич, чтимый как святой, был многоженцем, то есть прямо шел против Сварожьего закона. Не потому ли среди установленных им идолов при первой, «языческой», его реформе веры Сварога не было? Согласно «Лаврентьевской летописи», Владимир был «побежден похотью женскою», и у него были супруги: «Рогнеда, которую он посадил на Лыбеди… от нее имел четырех сыновей… и две дочери; от гречанки имел Святополка; от чехини — Вышеслава; от другой — Святослава и Мстислава, а от болгарыни — Бориса и Глеба; а наложниц у него было — 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове».

Потому и польский король Мешко I (венед), также потом крестившийся и крестивший свой народ, имел семь жен. Кое-кто предполагал даже, что сии князья, прежде чем принять крещение, были обращены в ислам, разрешающий многоженство. Но это не так, ибо в венедских землях многоженство у князей отмечено и в более ранние времена. Так, моравский князь Само (626—661) имел 12 жен из рода славян и от них имел 22 сына и 15 дочерей (согласно «Хронике Фредигара»).

Относительно многоженства — не только среди князей, но и среди простого народа — можно сказать, что оно поневоле возникало у тех родов, которые постоянно вели войну, из-за нехватки мужчин, гибнущих в битвах. До XIX века оно было довольно распространено среди православного донского казачества, где казак вполне мог привести из далеких земель вторую жену и жить с нею с разрешения казачьего круга (об этом — как об именно «языческом» обычае писали тогда христианские писатели и проповедники). Неофициально так было и в ряде мест после второй мировой войны, когда во многих деревнях с войны возвращался чуть ли не один мужчина, и то порой инвалид, а в деревне оказывалось много одиноких женщин, которым страстно хотелось иметь детей и семью. Жизнь сложна, и она порой не укладывается в предписанные рамки.

Многоженство, кстати, сулит не столь много наслаждений, как кажется сластолюбцам, и не всегда ведет к развращению, как это кажется иным ортодоксам. Оно сулит немало забот.

Но все же положение женщины в полигамной семье более зависимо, чем в моногамной. И часто поддерживается насилием со стороны мужчин, запретом и ограничением любой деятельности женщин вне стен дома.

Потому я не исключаю и того, что где-то мог иметь место и дикий обычай насильного принесения в жертву какой-либо из жен на могиле мужа, описанный средневековым арабским путешественником Ибн Фадланом: «…девушку простерли обок с ее господином, старуха ведьма, ангел смерти, подошла с ширококлинным ножом и начала вонзать его между ребер жертвы…» Так должна была закрепляться неограниченная власть мужа над женами, которые должны были быть ему всецело преданы и в жизни, и в смерти. О подобных жертвоприношениях — и даже о сожжениях жен на погребальных кострах их мужей — у славян говорят также арабские писатели Даста и Масуди.

Однако следует заметить что подобные свидетельства принадлежат именно исламским писателям. Ни византийские, ни германские хронисты, ни тем более сами волхвы, авторы «Книги Велеса», отрицающие любые кровавые жертвы богам, ни о чем подобном не пишут никогда, там нет даже намека на что-то сродное. О кровавых жертвах в «Книге Велеса» говорится только в связи с обрядами эллинскими и варяжскими. Нет и археологических данных, подтверждающих такой обычай у славян: в погребальных кострах, над которыми насыпались курганы, находят только кости жертвенных животных. У арабских путешественников и бытописателей могли быть и свои причины для подобных рассказов. Ведь они помещали описания сих обычаев между историями о северных великанах, леших и таких же диких русах. Полагаю, им было важно также слегка попугать своих многочисленных жен обычаями еще более суровыми, чем это было принято тогда в исламских странах.

И, разумеется, такие жестокие обычаи, если они где-нибудь и имели место, считались именно «языческими» — и в христианском, и в ведическом понимании. И, кстати, в русских былинах, наполненных образами, пришедшими из глубин прошлого, описывается уход… но не жены за мужем, а наоборот — мужа за женой. В былине «Михайло Потык» в могилу за женой-язычницей следует князь Михайло. И здесь языческими предстают обычаи матриархального прошлого, а новая вера, патриархальная и ведическая, как вера, освобождающая от дикости и жестокости.

То есть в народной памяти остались эти обычаи, как относящиеся к периоду до распространения ведической веры. Не о подобных ли реликтах древнейших языческих обычаев говорили с чужих слов арабские писатели?

И, кстати, зачем искать у арабов, какие семейные обычаи были у славян и русских, когда и отечественных источников достаточно. Разве на могиле хоть одного из известных по христианским летописям языческих русских князей убили хоть одну женщину? Если б такое было в обычаях русских язычников из князей, либо из простонародья, монахи-летописцы не преминули бы упомянуть о сем.

Напротив, говоря о том, как приняла княгиня Ольга смерть своего мужа Игоря, они утверждают, что она поступила как настоящая язычница, то есть отомстила обидчикам: убила посланных к ней сватов от князя Мала (кстати, вовсе не ожидавших, что княгиня вдруг бросится в костер, узнав о гибели мужа), а потом сожгла целый город Искоростень. И, кстати, монахи потому расписывают Ольгу грозной и жаждущей крови язычницей, чтобы показать ее преображение после принятия христианской веры.

Но все же очевидно и то, что сказки об убийстве жен на могилах мужей возникли не на пустом месте. Все дело в том, что самоубийство жен, и конкретно самосожжение на погребальном костре мужа, в ведической традиции не почиталось грехом. И ныне все еще бытует и иногда исполняется обряд добровольного самосожжения «сати» в Индии (запрещенный законодательно). Сие самоубийство в определенных случаях прославлялось как подвиг духа.

А принести себя в жертву идее, вере? Идти на смерть ради Родины? Разве это не почетно, разве это не может быть подвигом? И почему в этом ряду не может быть оправдана смерть во имя Любви? Тут мы можем, например, вспомнить добровольное самоубийство Мизгиря после гибели его возлюбленной Снегурочки. Оно оправдывается народной моралью. Об этом-то и речь. И о том, что к любви в ведическом прошлом относились весьма и весьма серьезно, ценилась она порой дороже жизни.

Но, конечно, когда неустоявшийся и эмоциональный человек (тем более юноша или молодая девушка) вдруг принимает решение свести счеты с жизнью из-за какой-то временной любовной неудачи, то это — не в литературе, а в реальной жизни — может быть оправдано крайне редко.

Новое время и новые инокультурные веяния оказывают сегодня сильнейшее и во многом разрушительное влияние на семью. Многодетные семьи стали, к сожалению, редки. Но нужно не забывать об обычаях предков, поддерживать их как основу, на которой стоит общество. Обычаи любви, преданности, заботы друг о друге и о детях. В этом — наша надежда на будущее.

Автор: А. Асов.