Просто ли подростку подготовиться к подобной судьбе, если уже сейчас все его суждения загодя признаны божественными, а приказы и действия непорешимыми? Первые подступы к исполнению будущих великих трудов мальчик уже сделал — непрестанным усердным изучением религиозных трудов и традиций, длительными медитациями. Хорошей почвой для обучения было и то, что Кунгъюн был не столь самоуверен, как его предшественник, тринадцатый Далай-лама.

Об этом Далай-ламе рассказывали такую историю. Как-то его окружение восстало против нового закона, который он хотел ввести. Выдвигали возражения, основанные на высказываниях пятого Далай-ламы. На это тринадцатый Далай-лама возразил коротко: «А кто, по-вашему, пятое воплощение?» Министры проглотили языки: разве сидящий перед ними владыка не был всеми Далай-ламами, в том числе и пятым?

К каждому уроку мне приходилось готовиться очень тщательно. Умные вопросы Кунгъюна тотчас бы разоблачили мое полузнайство, да и не хотелось просто отвечать на случайные вопросы. Я хотел вести обучение последовательно, системно. Пытливые вопросы мальчика требовали обращения ко все новым областям знаний. Иногда приходилось начинать рассказ «от яйца». Например, чтобы пояснить устройство атомной бомбы, пришлось прочитать лекцию о строении вещества. От этого рассказа ответвилась тема о металлах. А поскольку обобщающего слова «металлы» в тибетском языке нет, то пришлось говорить о каждом металле в отдельности, определяя общее в их строении, что породило ворох новых вопросов. (Наверное было бы здорово если все наши ученики, проходящие подготовку к ЕГЭ обладали таким же усердием и тягой к знаниям как юный Далай-лама).

Моя жизнь в Лхасе обрела содержание. Я по-прежнему составлял сводки международных новостей для правительства, рисовал карты Тибета. Я засиживался за работой за полночь, чтобы быть готовым, если меня позовет Кунгъюн. Я больше не посещал многочисленные торжества в знатных лхасских семействах. Это не было жертвой с моей стороны: из общения с Далай-ламой я больше узнавал о стране. В истории Тибета, в буддизме он был большим докой. Мы пускались в многочасовые споры на религиозные темы, причем мой юный друг искренне надеялся обратить меня в свою веру. Он похвалился, что прилежно штудирует древние книги, в которых рассказывался, как по своей воле отделять душу от тела. История Тибета полна сводами, запросто отсылавшими душу за сотни миль от тела. Кунгъюн верил, что и он сможет — при крепкой вере и должном изучении правил — покидать свое тело и вволю путешествовать бестелесно по свету. Когда он научится это делать, то пошлет меня в Индию, а сам бесплотно последует за мной: то-то будет веселое путешествие!

Порой он выбегал мне навстречу в сад, протягивая дружелюбно обе руки навстречу. Но хотя обаятельный юноша был мне по сердцу, хотя он называл меня своим другом, я старался сохранять дистанцию и не забываться рядом с Его Святейшеством. Мы продолжали заниматься английским языком, географией и математикой. Я показывал ему фильмы и держал в курсе мировых событий. Он по своей инициативе поднял мне жалование — финансовыми вопросами он не занимался, но малейшее его желание министры истолковывали как повеление. Кунгъюн поражал меня сметливостью, упрямством и трудолюбием. Если я задавал ему перевести на английский десять фраз, он переводил двадцать. Как и большинство тибетцев, он с легкостью осваивал иностранный язык. Родовитые тибетцы и местные купцы бегло говорят на языках нескольких окрестных народов. Только звук «ф» Далай-лама не мог освоить — в тибетском его нет.

В библиотеке предыдущего Далай-ламы было множество книг и карт на английском языке. Но книги остались неразрезанными, а карты не стерлись на сгибах. Предыдущий Далай-лама узнавал мир в путешествиях — бывал в Индии, Китае, а о Европе знал немало из общения с сэром Чарльзом Беллом. Я слышал имя этого английского офицера, читал его книги. Белл был убежденным сторонником независимости Тибета. По своей должности он осуществлял контакты с Сиккимом, Тибетом и Бутаном. Во время визита в Индию Далай-лама познакомился с Беллом, и завязалась длительная дружба — на многие годы. Очевидно, сэр Чарльз Белл был первым европейцем, который удостоился быть накоротке с недоступным простым смертным Далай-ламой.

Кунгъюн пока не достиг возраста путешествий, но география была его любимым предметом. Скоро он различал все страны, горы и реки на глобусе и очень гордился, что высочайшие в мире горы — в его стране. Для него было приятным сюрпризом, что лишь считанные страны превосходят размерами его горную державу.

Лишь раз я видел Кунгъюна вместе с Великой Матерью, я показывал им один из восьмидесяти фильмов, имевшихся в кинофонде Поталы. С тех пор как ребенка признали воплощением Ченрези, семья утратила права на него. Сколь ни чтят Великих Родителей, но связь между ними и сыном решительно оборвана. Визиты матери становятся редкими официальными помпезными событиями, на которые она прибывает в лучших нарядах, увешанная драгоценностями. Уходя, она низко кланяется сыну, а тот благословляет ее, положив руку ей на голову. Этот жест говорит о многом, мать не удостаивается благословения двумя руками одновременно, это привилегия высшего духовенства и сановников двора.

Во время занятий нас, как правило, не беспокоили. Как-то раз монах-телохранитель принес Далай-ламе важное срочное письмо. Кунгъюн оторвался от учебника математики, а ражий детина трижды пал ниц перед повелителем, прежде чем вручил ему письмо — с взволнованным верноподданным сопением, предписанным этикетом. Затем монах покинул зал — согнувшись в поклоне и пятясь, беззвучно закрыл за собой дверь. В подобные моменты я особенно остро ощущал, какие вольности против протокола позволены мне.

Через несколько недель регулярных занятий вся Лхаса знала, куда я езжу в полдень. По вполне понятным причинам монахи роптали против моих посещений. Только Великая Мать целиком одобряла тесное общение сына с чужеземцем.

Однажды Кунгъюн по оплошности выскочил мне навстречу в очках. Обычно он скрывал от меня свою близорукость. Возможно, он испортил глаза в раннем детстве, когда часами разглядывал город и окрестности в телескоп. Лобсанг выписал ему очки из Индии. Упорное чтение в вечном полумраке дворцовых залов не улучшало зрения.

В другой раз Кунгъюн удивил меня своей обновкой: европейского вида курточкой поверх традиционного монашеского красного одеяния. Эту курточку он носил потом только во внутренних покоях дворца. Портной скопировал ее с английских журналов и с моего пиджака. Мальчик первое время упивался вместительными карманами, которых не знает тибетская одежда. Кунгъюн носил в карманах то, что любят пихать туда все подростки: ножик, сладости, отвертку, цветные карандаши и ручки. Впервые за много воплощений бог Ченрези мог пользоваться таким благом, как карманы.

У Кунгъюна имелась замечательная коллекция старинных часов, оставшаяся от предыдущего Далай-ламы. Кунгъюн приобрел несколько швейцарских часов на свои «карманные» деньги. По малолетству он мог пользоваться исключительно теми деньгами, которые подданные клали к его трону во время аудиенций. Но и на эти средства можно было побаловать себя самыми дорогими подарками. Но мотовство не было свойственно моему юному другу. Пройдет время, и перед ним откроются все сокровищницы Поталы и Сада Драгоценных Камней — став полноправным владыкой Тибета, Кунгъюн превратится в богатейшего человека в мире.

Тем временем в народе шли разговоры: почему бы не наделить божественного отрока всей полнотой власти, не дожидаясь его совершеннолетия? В тревожные времена простой люд предпочитал иметь невинного юного правителя, а не быть игрушкой в руках развращенной регентской клики.

В одно прекрасное утро на стенах домов в столице запестрели надписи: «Всю власть Далай-ламе!» Толпы собирались и роптали против правления регента. Об этих лозунгах мы говорили с Далай-ламой во время моего ближайшего визита. Он слышал о них от Лобсанга и подозревал, что усердствуют монахи из монастыря Сера. Сам он осуждал их активность, опасаясь, что еще недостаточно зрел для власти. Столько еще нужно узнать! И потому нынешняя шумиха его не интересовала, а тревожил вопрос: сравнимы ли его познания с познаниями европейского ровесника? Не показался бы он в Европе невежественным? Я искренне заверил его, что он не по годам умен, вполне по знаниям может потягаться с любым немецким или английским сверстником.

Впрочем, не только Далай-лама страдал таким комплексом неполноценности. Любой европеец в Лхасе то и дело слышит от местных жителей: «Увы, мы так мало знаем! Мы так глупы!» Такие сетования не следовало принимать на веру. Тибетцы нисколько не тупы. Сообразительности им не занимать. Не хватает им только систематического всестороннего образования.

Автор: Хайнрик Херрер.