Социальное расслоение общества неизбежно вело к особой иерархии сверхъестественных сил, мифологическая модели космоса охватывала теперь уже не просто окружающий природный мир, но Вселенную в целом. Возникают представления о богах — повелителях природных стихий. Греческий Зевс или славянский Перун повелевали громом и молниями, греческий Посейдон — морем, а Пан — лесом; им подчинены сонмы низших природных духов, вроде греческих дриад (духи деревьев), наяд (духи источников), дожившие до нашего времени в поверьях народов Европы лешие, водяные, русалки…

Подобная иерархия сверхъестественных существ вписывается в картину мироздания, чаще всего состоявшую из трех зон — небесного мира, земли, омываемой водами мирового океана, и преисподней. (Кстати интересно, какое место в иерархии небожителей занимали бы представители внеземных цивилизаций? Но, наверное, это уже сфера деятельности такой необычной науки как уфология ). Обитель небожителей и загробный подземный мир отделены от мира реального земного, но их силы определяют ход земной, в том числе природной жизни (вспомним, к примеру, хорошо известный античный миф о похищении богом преисподней Аидом Персефоны, дочери богини плодородия Деметры). Воплощением столь важных для земледельцев и скотоводов сезонных циклов стали умирающие и воскресающие боги растительности (древнеегипетский Осирис, греческий Дионис), а ежегодные мистерии смерти и воскресения божеств призваны были гарантировать бесперебойность природных циклов и соответственно, благополучие зависимых от них земледельцев.

Более того, в Древнем Египте, например, заход солнца воспринимался как сошествие небесной ладьи бога Ра в воды преисподней, где божеству угрожала смертельная опасность; избежать ее можно было с помощью специальных ритуалов, в них принимал участие сам фараон — земное воплощение Ра. А в древнем Иране, где главным богатством считался скот, известно было моление, направленное от имени «души скота» (Boxy Мана) верховному божеству Ахурамазде с просьбой защитить скот от посягательств враждебных иранцам кочевников и их покровителей-демонов; защитой считалась сильная и «праведная» власть царя. Так формирующаяся государственная власть, освященная божественным могуществом, становилась как бы гарантом нормального развития хозяйства и даже нормального течения космических циклов.

Но то освоенная часть мира, возделанные поля, скот и пастбища — а какое место в этой новой картине мира занимала неосвоенная, «дикая» природа, природа в целом? Животные (зооморфные) и растительные символы не были забыты: осью мира в большинстве древних мифологий считалось гигантское дерево, крона которого достигала неба, а корни — преисподней. Представители животного царства располагались на разных уровнях мирового дерева и символизировали сферы космоса: птицы на его ветвях — небо копытные животные (олени, быки, кони)— землю, змеи и рыбы — преисподнюю и воды мирового океана. Мировое дерево, согласно древним верованиям, связывало воедино все миры, по нему проникали в сферы Вселенной боги и демоны, совершали свои путешествия в иной мир шаманы, используя при этом животных как помощников и «транспортные средства».

Животные в иерархической картине Вселенной превратились в атрибуты и помощников богов. Например, у верховного бога скандинавов Одина (он и сам во время странствий превращался в животных — змею в нижнем мире или орла на небе) были помощники: два ворона и два волка, они приносили богу вести со всех сторон света. Чтобы обрести дар проникать в иные миры, Один во время шаманской инициации-посвящения сам пригвоздил себя копьем к мировому дереву, ясеню Иггдрасиль (чье имя означает «конь Игга», т.е. Одина).

Подчиненность природных стихий и явлений, животных и растений высшим сверхъестественным силам достигла в религиозных верованиях предела, когда возникло представление о творении мира из ничего, одним усилием воли Бога-творца. В мировых религиях, основанных на ветхозаветном монотеизме (в христианстве и исламе), соотношение творца и твари, сверхъестественного и природы было иным, чем при первобытном тотемизме, когда прародителем человеческого коллектива и создателем материальной культуры мог быть зверь-тотем. Совершенно иным оно было и в религиях древности, которые христианские богословы называли языческими: там боги вписывались в общую картину Вселенной, воплощая ее стихии и даже сливаясь с ними, как воскресающие боги растительности, подчинявшиеся природным циклам.

В эпоху первотворения мир уже существовал, культурные герои — первопредки «творили» в основном ландшафт той территории, где обитало племя; если они и создают светила или сами превращаются в них, то происходит это как бы случайно, «незапланированно». Боги религий древности сами возникали из первоначального хаоса вместе с нарождающимся миром. В скандинавской мифологии первое сверхъестественное существо вылизала из солоноватой глыбы обитавшая в начале времен чудовищная корова Аудумла. В многочисленных космогониях народов Евразии мир возникает из яйца, снесенного водоплавающей птицей в водах мирового океана… Нет и намека на сознательный акт творения.

Иное дело в Библии. Там изначально существует сам Бог, он создает не только небо и землю, но и «всякий полевой кустарник и всякую полевую траву» (Книга Бытие, гл. 2, ст. 5) — короче, весь мир. Формируется понимание человеком космоса и природы как мира, подвластного единому закону,— но закон этот пока выводится из сверхъестественного, из воли Божества. Христианские теологи в полемике с язычниками утверждали, что светила не могут быть бoгами, так как они не могут сойти со своих орбит; они, в отличие от Бога, несвободны.

Эти представления — косвенное свидетельство возросшей власти человека над природой, понимания им происходящих в ней процессов: ведь прошли тысячелетия с тех пор, как присваивающее хозяйство начало сменяться производящим, дикие животные — домашними, пустынные земли — орошаемыми полями. Но только косвенно, так как и эту власть человек получает от Бога. Бог создал человека, чтобы он владычествовал «над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле» (Книга Бытие, гл. 1, ст. 26). Человек стал «венцом творения» в абсолютно иерархической картине мира.

Вот как описывает эту картину один из «отцов церкви» Блаженный Августин: «В ряду того, что каким-то образом существует, но не есть Бог, его сотворивший, живое помещается выше неживого, способное рождать и испытывать желание — выше того, что неспособно к этому. А среди живых существ чувствующие стоят выше нечувствующих, как, например, животные стоят выше растений. Среди же чувствующих разумные стоят выше неразумных, как люди выше животных. А среди разумных бессмертные стоят выше смертных, как ангелы — выше людей. Все это помещается одно выше другого в силу порядка природы».

Переворот в представлениях произошел радикальный: теперь уже никакой «диалог на равных» с животными и окружающей средой («низшими тварями») невозможен. Животные, не говоря уж о неживых природных объектах, мыслились тварями низшими не только потому, что человек был их господином, но и потому, что лишь ему дарована была бессмертная душа. В христианстве этот дар ценится выше всего мира. «…Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Евангелие от Матфея, гл 16, ст. 26).

Отсюда, впрочем, не следует вывод, что христианство исключительно негативно относилось к природному миру,— но на место первобытного и языческого «диалога» с природой приходит любование совершенством «творения Божьего».

В современную эпоху диалектика отношений человека и природы, непотребительское отношение к окружающей среде — это проблема не только физического выживания человечества, но и его нравственной ответственности перед миром. И решение ее — не в поисках неких идеальных времен гармонии с природой, «золотого века» первобытной культуры или исконной мудрости хлебопашца.

Важно понять: «золотого века» ни в первобытном, ни в крестьянском прошлом человечества не было. А вот мудрость, конечно, была — мудрость, рожденная наивным, мифопоэтическим, однако нравственным пониманием отношений с природой. Народная культура сохранила его до наших дней. Поэтому и исследовательский интерес к прошлому — это не просто «археологическая» любознательность, а стремление обрести утраченные частицы мудрого опыта человечества.

Автор: В. Петрухин.