Род не страшился физической смерти, но его устои и верования ожидала социальная катастрофа. Набравшая силу к концу I тысячелетия новой эры славянская родо-племенная знать не могла быть довольна культом, который ставил на первое место общие, родовые интересы. Аристократии нужна была религия, способная обосновать ее претензии на власть в возникающих феодальных государствах. Киевский князь Владимир пытался использовать родо-племенные культы в качестве государственной религии: в 980 году он — поставил кумиры языческих богов возле своего теремного двора. Но уже через восемь лет князь осознал обреченность этой попытки и обратился к готовой форме классовой идеологии — византийскому христианству. В центре христианского культа были не сезонные циклы, не божества и демоны — олицетворения сил природы, но единый Бог, создавший природу и человека и возглавлявший целую иерархию ангельских небесных чинов, подобную земной феодальной «лестнице», возглавлявшейся князьями.

Язычество не нуждалось ни в едином и всемогущем Боге, ни в церкви, представляющей Его на земле, — магический контакт с природными силами был непосредственным, святилища вроде Перыни сами располагались «на воле», в окружении природы и так же почитались священные рощи и источники. Поэтому «праведный» гнев крестителей обрушился на древнюю взаимосвязь природы и человека и на укрепляющие эту взаимосвязь капища и богов. Огнем и мечом крестили киевлян и новгородцев дружинники Владимира; идолы, недавно высившиеся в древнерусских городах, были сброшены в Волхов и Днепр.

Немецкие феодалы под знаменем христианизации — «спасения» язычников — начали свой «натиск на Восток»; разрушены были культовые центры в Арконе и Ретре. От оружия крестоносцев гибли целые племена.

В руках крестителей, помимо вполне реального рыцарского оружия, было также оружие идеологическое — учение о загробном возмездии. Загробное царство мало интересовало бессмертный род, к тому же единство этого рода гарантировало возрождение умершего в этой жизни. Но после распада родового единства для человека уже не было гармонии и единства в рождении и смерти. Христианские пастыри не жалели красок: весь арсенал изощренных средневековых пыток использовался в изображаемой ими картине ада; напротив, рай сверкал драгоценными каменьями и обещал вечное блаженство для праведников. А для наиболее закоснелых язычников можно было устроить ад и на земле…

Среди рушащихся родовых устоев загробные кошмары возымели действие — языческий погребальный обряд постепенно стал сменяться христианским. В XI веке перестали гореть погребальные костры — лишь слабые прослойки золы под курганами напоминали о древнем обычае трупосожжения. И хоть языческие курганы продолжали насыпать и в XII веке, умершие под насыпями были погребены в основном уже по христианскому обряду.

Пир на весь мир…

Но долго еще в годы неурожаев недавно крещенные люди вновь обращались к волхвам — не могли принять новую религию. С другой стороны, христианская обрядность, вторгшаяся в семейный быт, — крестины, свадьбы, похороны — отходила на второй план, как только в дело вступала вся община, «мир». Тогда затевался «пир на весь мир», сопровождавший любое значительное событие семейной или общинной жизни,— его веселье и разгул были противоположны христианскому аскетизму и вызывали яростные нападки защитников новой религии. Но больше всего веселились во время «календарных» праздников. На Новый год, в святки, веселые толпы ряженых ходили по домам и участвовали в застолье, предрекая изобилие гостеприимным хозяевам. Среди них непременно был человек, ряженный конем или козлом — животными, издревле связанными с культом плодородия. Масленица, проводы зимы, завершалась инсценировкой похорон: чучело масленицы разрывали на полях, как некогда, согласно древнеегипетскому мифу, крушили бога растительности Озириса, поднимавшегося потом из земли новым урожаем. Умереть, чтобы родиться, — так понимали смерть язычники.

Церковь стремилась любыми способами подчинить своему контролю народную жизнь: праздники включались в церковный календарь (таковы Пасха, Троица, Ивана Купала), чередовались с постами. Языческие боги подменялись новыми «святыми» заступниками. Перуна сменил библейский громовержец Илья Пророк, скотьего бога Велеса — святой Власий, Мокошь — Параскева Пятница. Демоны, населявшие окружающий человека мир, были объявлены нечистью, бесами. И вот переплетение в так называемом «бытовом православии» древних суеверий и христианских догм породило своеобразное «двоеверие». Культуре христианско-феодальной, официальной противостояла праздничная народная культура. Народные торжества освобождали от чувства социального гнета, ибо восстанавливали утерянное в официальной жизни равенство; они освобождали также от страха смерти, ибо восстанавливали единство бессмертного человеческого рода.

Автор: В. Петрухин.