В чем разница (здесь не берем в расчет чисто религиозных представлений) между традициями христианского мира и китайскими традициями — вот непростой вопрос, на который я хотел бы попытаться ответить, анализируя философии двух цивилизаций. Наверное, я должен, приступая к такой задаче, вспомнить здесь определенное число экстра религиозных феноменов, тесно связанных с христианством, но явно отсутствующих в китайской философии. Я должен был бы попытаться показать, как эти феномены отличают две культуры, а также освещают роль христианства в истории философии и универсального мышления.

Понятие высшего божества определилось с тех пор, как человек в своем сознании выделил себя из окружающего мира и начал формировать систему представлений для объяснения тайн природы. В этом плане китайского читателя поражает в Библии не столько образ Бога, сколько такая чужая для китайского менталитета идея соглашения между человеком и Богом. Действительно, в Книге Бытия написано, что человек, созданный Богом, отдалился от него, совершив первородный грех, и теперь всю свою жизнь должен посвятить тому, чтобы заслужить возможность объединиться с Божеством в другом мире. Соглашение между Богом и человеком является залогом такого примирения, но Бог исходит также из того, что человек в своих помыслах далек от Правды, Добра и Красоты, далек от окружающего мира, который создал Бог и который принадлежит Богу. То есть Бог благословляет человека покорять окружающую среду, устанавливая свое владычество «над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по Земле» (Книга Бытия, и, 28).

Лишенное научного содержания, завещание представляет концепцию мира очень древнего, модель которого достигает античной Греции и является настоящей путеводной нитью между языческим мышлением и современной западной философией. Здесь можно выделить два основополагающих принципа: с одной стороны — первопричинный разрыв между человеком (наблюдателем) и миром (объектом его наблюдений) и с другой — постоянное стремление найти какое-то недосягаемое единство между человеком и миром (а это единство тем более недосягаемо, что человек, как объект самоисследования, отделен и от самого себя). Вот он, фундаментальный философский постулат Запада, который еще ни одна революция никогда не использовала по-настоящему.

Китайская же философская мысль, оказывается, берет основы прямо противоположные. Два великих мыслителя Китая Лао Цзы и Конфуций исповедовали одну и ту же первоначальную концепцию человека, но для даосов — человека, приученного к Универсуму, иначе говоря, к Космосу, а для последователей конфуцианства — человека, приученного к обществу. (Возможно, именно из-за того даосизм чаще выступает источником художественного вдохновения, чем конфуцианство, которое занимается прежде всего политикой и моралью).

Философская концепция «Человек в Универсуме» не перестает жить в течение многих поколений. А всеобъемлющие тени Конфуция и Лао Цзы и до сих пор направляют процесс философской мысли китайской интеллигенции и определяют ее представление.

Трансцендентность или имманентность

Китаец, который знакомится с западной философией, обнаружит склонность к греческой философской мысли, но отбросит христианскую традицию, несмотря на тот интеллектуальный процесс, который сделал возможным переход от одного к другому. Современный китаец может понять строки из Библии, которые поощряют человека к покорению природы, но упомянутое выше первоначальное разграничение между Богом и человеком идет гораздо дальше и выходит на понятия, совершенно чуждые китайскому менталитету. Например, вечный вопрос об онтологическом смысле бытия; требование свидетельства — научного или религиозного, которое, вне современного индивидуализма, исторически укореняется в христианском чувстве души, ответственной перед Богом; вызов человека Богу, который, в частности, иллюстрирует история Иова; декартовское «я мыслю, следовательно, я существую»; логический переход от равенства перед Богом до равенства перед Законом; контраст традиций, которые объединяет две стороны — Бог и человек, король и его подданные, государство и граждане. Чтобы воспринять такие концепции, китайский мыслитель должен приучить себя к радикальному изменению перспективы.

Христианская вера содержит в себе не только ностальгию по утраченному единству с Богом, но и осознание трансцендентности, без которой надежда на единение с Богом в другом мире была бы невозможной.

Это западное понятие трансцендентности часто используется китайскими специалистами и западными синологами, чтобы «объяснить»‘ даосизм. Такое намеренное смещение понятия, к которому часто прибегают современные китайские интеллектуалы, неоправданно оставляет без уточнения главное: «трансцендентность» по-китайски, то есть понятие перспективы человека, интегрированного в Универсум, совсем не тождественно этому самому понятию, введенному в западной традиции.

Для христианина трансцендентность имеет индивида (его душу) за начальную и конечную цель. Она, душа, существует вне чувственного опыта и стремится достичь Бога или абсолютной истины в другом мире. Это траектория самореализации индивида, направленная в бесконечность. Для китайца же, наоборот, «трансцендентность» заключается в забвении своей индивидуальности для слияния с Космосом или с человеческим сообществом. Таким образом, достигается полная гармония с миром, которая дает человеку познать абсолютную истину через свои ощущения и интуитивное мышление. Иначе говоря, для китайца истина живет рядом, в этом же мире, в то время как для христианина она кроется в другом мире. Итак, имеем две совершенно разные концепции истины, несмотря на определенное сходство между ними.

Эта разница очевидна, когда речь идет о природе художественного воображения. Из Платоновых времен все крупные западные теоретики искусства и литературы считают, что вдохновение имеет божественное или сверхъестественное происхождение. Некоторые современные философы видят в этом проявление иррациональных сил подсознания вопреки «я» рациональному, что только подтверждает в масштабе человеческого микрокосмоса первопричинный разрыв между человеком и Богом. В обоих случаях речь идет о трансцендентном движении от одного полюса к другому. Современная философская мысль стремится отыскать истину в самой жизни, очищая ее от грязи и деформаций цивилизации, но эта чистая истина остается трансцендентальной.

Такая теория находится в оппозиции к китайской традиции, игнорирует понятие «вдохновение». Некоторые китайские авторы вовсе не упоминают в своих трудах состояние озарение, которое овладевает вдруг артистом, когда тот находится в полной гармонии с предметом своего художественного исследования.

Специалисты из сравниваемых литератур, мало чувствительны к философским категориям, считают возможным провести удобную параллель между понятием «экспрессионизм» и западным понятием «вхождение в апатию». Но китайский экспрессионизм, если можно так сказать, подчеркивает и постоянный взаимный обмен между объектом и субъектом внутри одного и того же Универсума, где они образуют единое целое. С одной стороны, вдохновение идет от трансцендентности личности, с другой — от имманентности Космоса.

Давайте положим рядом, например, рисунок в стиле итальянского примитивизма и рисунок в стиле растушеванного китайского пейзажа. Западный зритель, утверждая, что китайский рисунок показывает крошечных персонажей, погруженных в массу скал и растений, наверняка, прочитает в нем отказ, типично восточный, от индивидуальности. А китаец будет поражен ореолом-нимбом вокруг миловидного лица средневековой мадонны и увидит в этом стереотипном мотиве проявление западной марноверности.

Поэтому, чтобы распознать и почувствовать, как с одной стороны, так и с другой — таинственную красоту чужой культуры, следует попробовать посмотреть на рисунки в иной перспективе, сквозь призму другого воображения. Тогда китаец увидел бы, что христианская трансцендентность поднимает проблемы, которые выходят далеко за пределы простого эстетического отличия.

Действительно, трудно преувеличить значение христианского понятия трансцендентного в истории западной философии и в развитии современной философской мысли. Рассуждая в «Критике чистого разума» над основами современных научных знаний, Кант отрицает возможность трансцендентных знаний, то есть тех, которые выходят за пределы практического опыта. Трансцендентное знание является прерогативой чувств, вещью в себе для христиан — Богом. Но в «Критике практического разума» Кант отмечает, что невозможно рассматривать мораль, а особенно свободу человека, без того, чтобы не ссылаться на трансцендентальную реальность.

И он формулирует знаменитый принцип, согласно которому человек является всегда целью и никогда не может быть средством. Именно исходя из заключения о неотрицательной трансцендентности, современные мыслители разработали различные теории свободы человека, которые являются краеугольным камнем политической философии на Западе. Но можно ли понять «категорический императив» Канта, не понимая сути трансцендентности? И здесь мы увидим, что трансцендентность в христианском понимании этого понятия, которым пропиталась за два тысячелетия философская мысль Запада, имеет отражение в современном мире, отражение, выходит далеко за сферу собственно религиозной идеи.

На развитие научной мысли трансцендентность также оказывает большое влияние, потому что в ней есть выход на бесконечность, который стимулирует человеческое воображение и творчество. Мы здесь не утверждаем, подобно некоторым ученым, что по своим ментальным качествам китаец более открытый для технологических инноваций, чем для чистой науки, но следует признать, что это утверждение не такое уж и безосновательное — в том смысле, что научное мышление берет свои истоки как с абстракции, так и с трансцендентности. К сожалению, в настоящее время в Китае наблюдается тенденция в общении, в средствах массовой информации подменять одно другим понятия науки и технологии, а также отождествлять религию и суеверие.

Дальше будет.

Автор: Вань Бин.

P. S. А вообще самым гармоничным и оптимальным вариантом будет объединить мудрость Востока и Запада в одном учении, одной системе. И такое объединение уже начинается, например уже многие современные книги для саморазвития, которые должен прочитать каждый, сочетают в себе как восточную мудрость, так и западный прагматизм.